Она молчала, и через минуту он сказал:
— По-моему, Ола, если судить о вашем характере по ярким волосам, все ваши чувства тоже всегда очень сильно выражены, поэтому я спрашиваю вас, что вы ко мне испытываете. Не как к доброму самаритянину или к волку, как вы меня называли, а как к человеку и вашему мужу.
В его голосе была та бархатная глубина, которая казалась Оле сродни музыке. Она вбирала в себя таинственные флюиды, которые передавались от него по их сомкнутым рукам.
— Что могу я… сказать? — беспомощно спросила она.
— Правду! — ответил маркиз. — Я хочу от вас только этого, Ола. Правду, теперь и всегда. Мне больше не вынести лжи.
По его тону она поняла, что женщина, лгавшая ему в прошлом, оставила в нем рану, которая еще не зажила.
Она сама сказала ему, что не хочет знать о том, что с ним происходило до их встречи, поэтому Ола лишь просто сказала:
— Я никогда не буду лгать вам. Но то, что я чувствую, трудно передать… словами.
Разве она могла бы описать ему то чувство, которое зародилось у нее в груди, и теперь словно подступает к горлу и тянется к ее губам?
Как ей сказать ему, что она хочет, чтобы он вновь поцеловал ее?
Его могут шокировать такие ее мысли! Он сочтет ее нескромной и фривольной, такой, как назвал ее Жиль!
Она вдруг разволновалась и сама не понимала, почему пришла вдруг в сильное замешательство, и, высвободив руку из его пальцев, поднялась из-за стола.
— Пожалуй, уже… наверное… поздно, — пробормотала она. — День был… длинный… и я… должна… пойти спать.
Маркиз не двигался и глядел на нее. Она стояла посреди салона. Ее яркие волосы просвечивали сквозь вуаль, изящную фигуру подчеркивала облегавшая ее белая газовая ткань, по которой беспокойно двигались ее пальцы, единственным украшением которых было подаренное им золотое кольцо.
— Я жду ответа, Ола, — сказал он.
— Я не знаю… как… ответить. Я не могу найти… верных… слов.
Маркиз поднялся из-за стола.
— Слова часто бывают совершенно ни к чему.
Он двинулся к ней, и когда она взглянула на него снизу вверх, остро чувствуя его близость, маркиз обнял ее. Притянув Олу к себе, он сказал:
— Выразим наши чувства более простым способом!
И его губы прильнули к ее губам.
Он целовал ее, и Ола поняла, что хотела, жаждала этого давно, Она ни о чем не могла думать, кроме сладостного плена его губ и чуда его поцелуя.
Серебристый лунный свет на море разлился по ее телу, а новые чувства, вспыхнувшие у нее в сердце, казалось, рвались из груди, перехватывали дыхание и обжигали губы.
Эти чудные и прелестные чувства то ли от нее передавались маркизу, то ли он дарил их ей. Но одно было для нее несомненно: они наслаждались божественным упоением, перед которым слова были бессильны.
Охватившее ее чувство было любовью. Она думала, что уже никогда не встретит свою любовь.
Маркиз обнимал Олу все крепче, властными и требовательными становились его губы, и ей хотелось посильнее прижаться к нему, чтобы в нем раствориться. Она всецело принадлежала ему, и больше не была одинокой и напуганной.
Он расслабил объятия.
— Я люблю… тебя! Я люблю… тебя!
Слова непроизвольно слетели с губ Олы.
— Это я и хотел услышать от тебя, моя любимая, — ответил он.
Он снова стал целовать ее страстно, горячо и настойчиво, он властвовал над нею, но не вызывал в ней ни малейшего страха.
Тело Олы трепетало, словно было невесомым и взлетело к небу, к звездам. Она была крупицей вселенной, самой жизни, а больше всего — частью маркиза.
«Почему никто не сказал мне, — удивлялась она, — что любовь так величественна… так… неотразима!»
Олу разбудил звук поднимаемого якоря.
Увидев, где она, Ола тихонько вскрикнула от радости.
Она лежала в объятиях маркиза, положив голову ему на плечо, и чувствовала, как его сердце бьется рядом с ее сердцем.
— Я люблю… тебя, — пролепетала она.
А потом подняла глаза и увидела, как он улыбается, в бледных лучах солнца, просачивавшихся сквозь занавески, закрывавшие иллюминаторы.
— Это… правда? Действительно… правда? — спросила она. — Я здесь… в твоих… объятиях и ты… любишь меня?
— Ты еще сомневаешься в этом, моя дорогая? — спросил он.
— Я подумала, что еще вижу сон.
— Ты проснулась, — сказал он, — и, если тебе снился я, значит, это правда!
Она тихо рассмеялась счастливым смехом и поближе придвинулась к нему.
— И мы… действительно поженились… вчера вечером?
— Я надеюсь! — ответил он. — А иначе я вынужден был подумать, мое сокровище, что твое поведение в эту минуту несколько предосудительно!
Она нежно поцеловала его плечо, это получилось у нее с такой очаровательной грациозностью, что ее взгляд потеплел и в глазах вспыхнули искорки.
— Ты самая восхитительная, никому не сравниться с тобой, — сказал он, — но почему, когда я увидел тебя, я не понял сразу, что ты — та, которую я искал всю мою жизнь, и уже не надеялся найти?
— Мне тоже… стыдно, что я оказалась такой… недогадливой, — сказала Ола. — Но даже несмотря на твою ненависть к женщинам, ты был добр ко мне, а по-настоящему добрые мужчины очень редко встречаются, поэтому мне очень… очень повезло, что я… встретила тебя.
Маркиз поцеловал ее в лоб, задержав губы на ее нежной коже, потом спросил:
— А я для тебя все еще волк в овечьей шкуре?
— Очень великолепный, волнующий и… требовательный волк, которого я… очень люблю.
Маркиз рассмеялся.
— Мне следовало догадаться, что твой ответ окажется непредсказуемым! Тогда позволь мне сказать тебе, что я буду очень свирепым волком и очень ревнивым! Если я увижу, что кто-либо восхищается твоими волосами или хочет дотронуться до твоей нежной кожи, я убью его!
— Тебе незачем быть ревнивым, — сказала Ола нежным голосом. — Я все еще ненавижу всех мужчин, кроме тебя, и так люблю тебя, что ни для кого больше не осталось места ни в моем разуме, ни в моем сердце, ни в моей душе.
— И я всем этим владею?
— Ты же знаешь, что да.
— Я владею и твоим телом, — сказал маркиз, — и это самое соблазнительное и совершенное сокровище, которое когда-либо было у меня.
— Может, когда ты привыкнешь к нему, то положишь его на полку и… забудешь о нем.
Руки маркиза ласкали ее, когда он ответил:
— Думаю, что это невозможно, и если бы я попытался положить тебя на полку, мое непослушное сокровище, я бы не поверил, что ты там останешься.
