«Святое место не всегда полно святых помыслов».
Антон задумался, но ничего путного в голову не пришло. Тогда он продолжил осматривать эту книжечку. На предпоследней странице он нашел еще одну подпись:
«Где нет тени, не всегда царствует свет».
— Что это значит? — спросил Тоша недоуменно, но кто мог ему на это ответить?
В самом конце, меж последней страницей и обложкой была вложена тоненькая потрепанная брошюрка под названием «Церкви, храмы и монастыри Санкт-Петербурга», где мелким шрифтом перечислялись оные, с их расположением, графиками служб и еще некоторой, совершенно ничего не значащей для Антона информацией. Что ж, Соколов-старший явно был человеком набожным. Домов сразу заметил на его груди крестик и пару раз даже слышал его краткие тихие молитвы. Так что он вполне мог подарить нечто подобное брату, а тот сунуть куда-нибудь, чтобы не потерялось…
Обследовав список, Тоша не нашел там ни единой отметки или же записи, сделанной человеческой рукой, а посему просто сунул его обратно.
Духота маленького помещения, раскаленного за день, будто сковородка, давила. Тяжелый спертый воздух не продувался, несмотря на раскрытое окно. Не осталось и следа прохлады утренней грозы. Внутренности квартиры были так же горячи, как и ее стены. Липкие капли пота стекали по коже, то холодя, то словно, наоборот, нагревая ее. Сухое дыхание, вырывавшееся из глотки, постоянно требовало спасительной жидкости. В этом пространстве, полном полудохлых мух и пыли, было трудно не просто соображать, а даже просто находиться. И сознание послушно отключалось, перенося в другое измерение. Ленивое, пустое — измерение, где нет ничего и никого, где отсутствует мысль, где погибает разум, где стираются воспоминания… Такое желанное, такое родное…
И все же что значили эти надписи в атласе? И отчего та же самая звезда, с концами, равными семи, что он встречал на письмах с выдержками из Библии, была нарисована на нем Соколовым или кем-то другим.
Несмотря на охватившую его непобедимую лень, шептавшую лишь одно — забудь! брось! все неважно! — он еще раз схватил листок с проповедью. Покрутив его в руке, рассматривая подробнее — то, что он никогда не делал прежде, — он, к собственному удивлению, нашел на его обратной стороне маленькую надпись. Столь же бледную, как и рисунок, оттого и не замеченную прежде.
И конечно, слова были именно такими, какие он хотел увидеть!
Ничего вроде бы существенного, весьма пространственно. Ни указания автора, ни адреса. Да вот только просто слишком уж ожидаемые…
Suprema lex…
ТОТ, КТО МЕНЯЕТ ЛАМПОЧКИ
Медленно, но верно вечерняя темнота подбиралась к квартире Домова. Время было уже позднее, и на улице контингент менялся с подростково-детского на подростково-взрослый, а развлечения с игрушек и шахмат на бутылки и семечки.
Антон все так же сидел на кухне, безразлично разглядывая свои мышино-серые обои. Кири все так же никуда от него не отходила. И только кошка проявляла характер и делала то, что ей вздумается.
Совершенно ясно, что письма, получаемые им, не были простой рассылкой, и даже не были действиями какой-нибудь христианско-православной школы, вознамерившейся вернуть прогнившего Тошу на путь истинный. Однако то, что они, скорее всего, принадлежали той самой «фирме», ничего не объясняло.
Для чего кому-то, назовем его — директор, потребовалось присылать ему эти надписи? Какой в них толк? Поверить в то, что это была обычная почта для сотрудников компании, занимающейся устранением нежелательных субъектов, было весьма трудно. Такая мысль вообще казалась фантастически абсурдной. Немного пафосного очищения для ободрения греховных делишек? Да уж…
Предположить, что эти письма шли от Соколова, тоже было бы глупо. Кроме того, что это опять-таки нелепо, да и к тому же он получал их с самого начала, то есть с того времени, что он помнит, а тот ничего о нем не знал до последних событий в ОГА. И даже если прикинуть, что эта знатная компания под предводительством Эн ему солгала насчет относительной «недавности» видений с его участием, чего — он уверен — не было, то снова возникал вопрос, о который разбивались все эфемерные предположения — на фига?!
Так ни к чему не придя, Домов бросил ломать голову над непонятными фразами и событиями. Все равно результат нулевой, даже нет — отрицательный, ведь он запутался еще больше! Да и лениво как-то, не привык он к этим детективным загадкам…
«Никто, никогда». Вот какие слова звучали в Тошином мозгу. Звучали, словно музыка, словно лучшая увертюра предстоящей ему симфонии спокойствия и лени. И правда, что могло быть более желанным? Что, кроме осознания того будущего, что виделось за этим маленьким, но таким желанным обещанием?
Никто. Никогда…
— Вечер, — вдруг пропищала Кири, словно напоминая о своем существовании.
Антон пристально поглядел на нее. Черные глаза, видневшиеся сквозь густые волосы, были полны холодного блеска решимости.
— Что они делали с тобой в институте? — спросил Домов.
Девушка задышала чаще.
— Что, Кири? — как обычно, тону Антоши нельзя было противиться.
— Ничего, — она опустила голову и повернула ее чуть в сторону. — Не со мной…
— А с кем?
— С ними… они будили их, они их вызывали…
— Демонов? — догадался Тоша.
— Да…
— И ты боялась?
Кири не ответила, но ее вид говорил за нее еще лучше, чем слова.
— Ясно…
— Там их обитель, их начало, их приют… Они там везде. В каждом углу, за каждым поворотом… ждут… ищут… и находят…
— Зачем им ты, Кири? Зачем они охотятся на тебя?
— Мы нужны им. Мы их пища. Наши души — их слабость…
Антон вздохнул. Ее страхи вымышлены, но так реальны, что она действительно не способна хотя бы притвориться нормальной, как все те, кто, подобно ему, зарабатывает устранением ненужных личностей. Вот отчего ее, просто идеальную убийцу, одну из сильнейших детей семи судей, все-таки направили в институт. Слишком много проблем в этой маленькой головке, слишком опасно оставлять ее «на свободе».
— Они живут во мраке, и с наступлением ночи открывают глаза и идут… Идут за мной…
Тоша встал и, ничего не говоря, отправился на свой любимый диван.
Да — слишком много проблем. А он никогда их не любил… Завтра.
Кроме него и кошки — никого.
Завтра и дальше.
Кроме него и кошки — никогда…
Темнота наползала, но в комнате все еще горел свет, и Кири не так сильно боялась. Воздух пока еще был жарким и плотным, и все в нем покрывалось испариной и липким потом, все в нем плавилось и томилось. Занавеска безжизненно болталась — с улицы не просачивалось ни единого дуновения ветерка.
