Спорить было бесполезно, он и не спорил. Он готов был согласиться с чем угодно, лишь бы узнать адрес. Уже через сутки Сергеев был в Старой Руссе.
По адресу он нашел бревенчатый дом барачного типа, во дворе которого играли дети. Сергеев сразу же узнал сына. Он подошел к нему, взял на руки и быстро пошел прочь.
Было жарко, яростно палило солнце. Сергеев почти бежал, боясь оглянуться, до автовокзала было совсем ничего, но в запарке он свернул куда-то не туда, потом еще и еще и, похоже, заблудился. Можно было спросить дорогу, но он боялся, что его тут же схватят. Бешено колотилось сердце, и чтобы его унять, он вынужден был присесть на скамейку возле серого административного здания. Сын сидел на коленях и мусолил шоколадку. Она таяла в его руке, маленькие пальчики были в липкой, похожей на дерьмо коричневой мякоти, и Сергеев едва не заплакал от нахлынувших воспоминаний.
Его схватили сразу же, как только он вошел в здание автовокзала. «Нужно было выбираться на попутках», – мелькнула в голове запоздалая мысль, когда ему заламывали руки. Сын, кажется, не плакал.
6
Сергеев посвятил сыну несколько стихотворений, в которых просил у него прощения за то, что не смог стать ему отцом. Это был душевный порыв. Вряд ли он надеялся, что когда-нибудь повзрослевший ребенок прочтет эти строки и все поймет. Но кто мог знать наверняка? В конце концов, не он ушел из семьи – наоборот, Сергеев делал все, чтобы быть рядом с дорогими ему людьми. Но случилось так, как случилось, и в этом нет его вины. Кто может знать, что было бы через месяц, год, через двадцать лет? Как бы они жили, что бы делали, о чем говорили? Вокруг было полно плохих примеров семейной жизни – взять хотя бы его родителей.
Спустя год Сергеев сошелся с женщиной, обладавшей экстрасенсорными способностями. По крайней мере, утверждавшей это и, более того, наладившей по этой линии небольшой частный бизнес. Она принимала клиентов в их съемной однокомнатной квартире, и Сергееву на время сеансов приходилось выходить на кухню или в парадное. Он садился на холодные ступени возле мусоропровода и, строку за строкой, выводил в толстой тетради очередное стихотворение.
– Хочешь, я наведу на нее порчу? – как-то раз спросила его паранормальная сожительница.
– На кого? – удивился Сергеев.
– На твою бывшую жену.
– С ума сошла. Никто не заслуживает порчи.
– Правда, что ли? – усмехнулась она, насмешливо посмотрев на него, и вдруг он с ясностью осознал, чем та занималась целыми днями. На следующий день Сергеев, собрав свои вещи, ушел.
Это не было похоже на возвращение блудного сына, никто не обнимал его за плечи, но так как он вернулся в отчий дом один, его с горем пополам приняли. Брат снова проводил дни на Пряжке, в окне застыл тот же пейзаж – жизнь, провернувшись, сделала круг и установилась на начальной отметке. Все, случившееся с ним, можно было представить долгим сном, но вот он наконец открыл глаза и облегченно вздохнул – здесь, в родительской квартире, прошлое выглядело неправдой, нелепой выдумкой, которую поскорее нужно было стереть из памяти, но как это сделать? Едва ли не впервые за многие годы Сергеев пожалел, что когда-то начал писать, потому что стихи, воскрешая время, возвращали боль.
Дни потекли серой чередой, все казалось бессмысленным, бестолковым. Вокруг кипела жизнь, бурлила и пузырилась, а он видел лишь обратную ее сторону – заводь, тину, болото. То же произошло и с его стихами – казалось, они утратили жизненную силу, были мертвыми, как яичная скорлупа.
Долгое время он копил на компьютер, недоедал, обкрадывая свой желудок, и вот наконец собрал необходимую сумму. То, что он купил, годилось разве только на металлолом. Сергеев испытал одновременно два сильнейших искушения – найти и убить того, кто ему это продал, и убить себя, прыгнув с балкона. Это было сильнейшим эмоциональным потрясением, но благодаря ему он снова вернулся к жизни.
Он вспомнил, как однажды с одним своим товарищем бродил с рюкзаком за плечами по ловозерским тундрам. Посередине плоскогорья лежало озеро, оно было голубым, тогда как горы вокруг него – зелеными. У воды рос необычный лес, по крайней мере с высоты каменистых, поросших травой гор он казался диковинным. Несколько дней они шли в густом тумане, ориентируясь только по компасу, пробираясь буквально на ощупь, теряя друг друга в густом белом мареве, пока им не пришла мысль привязаться веревкой. Это было невыносимо: они словно застряли в каком-то странном измерении и теперь вынуждены были находиться в нем до тех пор, пока не произойдет что-нибудь ужасное. Так почти и случилось: в одно из хмурых утр Сергеев вышел из палатки и едва не сорвался в пропасть. Ночной ветер развеял туман, и оказалось, что вчера вечером они расположились на самом ее краю; стоило сделать еще несколь ко шагов – и они стали бы последними. Это было жутким открытием, но радость от спасения превосходила глубину пропасти. Тогда Сергеев понял, что жизнь познается в полной мере только рядом со смертью, в непосредственной ее близости, когда она нависает или же, как в данном случае, разверзается под тобой.
Он решил взять себя в руки и, во-первых, найти женщину, но не просто спутницу по жизни, а самую настоящую музу, для чего необходимо было пересмотреть свои взгляды на женский пол. Если раньше Сергеев, как всякий нормальный мужчина, подходил к выбору тривиально, обращая внимание прежде всего на внешность избранницы, то теперь он понял, что для истинного вдохновения нужны другие мотивы, более веские, нежели обаяние или красота. Рядом с ней, а значит и с ним, должна была витать смерть – вот к чему он пришел однажды, но не умом, а всем своим больным существом. Это решение сформировалось неосознанно, скорее всего, он и сам не понимал, почему на сайте знакомств его взгляд задерживался на анкетах женщин, имеющих инвалидную группу. Он мог это объяснить только тем, что и сам был не совсем здоров, так что вроде все выглядело логично. Но только на первый взгляд.
Его выбор остановился на хрупкой тоненькой женщине, страдающей полиартритом. Было что-то трогательное, даже щемящее в ее голосе, который он услышал в телефонной трубке, а потом, при встрече, и во всем облике. Она скорее походила на девочку, словно болезнь, коснувшись ее впервые в довольно нежном возрасте, остановила и выгнала из ее тела время, не желая делиться ни с кем. Ее звали Таней, и она жила в Астрахани, городе арбузов, рыбы, икры и жаркого лета. У нее была трехкомнатная квартира; и это, говоря откровенно, было немаловажным дополнением ко всему прочему. Можно было сразу же, с порога, начинать обживаться, не тратясь на ерунду.
Но Таня повела себя непредсказуемо, вернее, не так, как ожидал Сергеев. Вместо того чтобы броситься ему на шею и возблагодарить Бога за ниспосланное ей неожиданное счастье, она приняла его предложение руки и сердца с юмором. В ней оказался очень живой озорной ум, она всегда была на позитиве и смеялась так, словно никогда не знала страданий и боли.
– Ты что, действительно жениться сюда приехал? – спрашивала она Сергеева, вот-вот готовая снова рассмеяться.
– Конечно, – серьезно отвечал он, глядя в ее искрящиеся глаза.
