В вестибюле телевизионные мониторы демонстрируют старые ролики новостей: Гитлер напыщенно произносит речи; германские парашютисты над Голландией; евреи, надевающие жёлтые звёзды; полицейские облавы на скрывающихся в убежищах; концлагеря смерти.
Эпизоды комментируются по-английски голосом девочки-подростка. Будто это Анна Франк. Но отчего бы ей не говорить на голландском или хотя бы по-немецки?
Все ролики новостей в чёрно-белом цвете. Современные дети должны считать, что прошлая жизнь была только чёрной или белой, и всё воспринимается именно таким образом.
Никто из экскурсантов особенно не интересуется передней частью дома, где находилась контора Отто Франка. Его компания вела торговлю специями и пектином для приготовления фруктово-ягодного джема.
На стенах всех комнат — соответствующие цитаты из «Дневника» Анны:
«Я не думаю, что у папы очень интересное предприятие. Ничего, кроме пектина и перца. Раз уж это пищевое производство, то почему бы не делать конфеты?»
Это рассуждение приводит меня к пониманию, что все мы были в пищевом производстве: её отец, мой отец, я сам.
В помещениях спёртый воздух. Очевидно, так же было всё время при скрывавшихся жильцах! Посетители начинают обмахиваться брошюрками.
Внезапно оказываюсь перед крутой лестницей, той самой, по которой я уже однажды вскарабкался, более шестидесяти лет назад! Мои ноги были гораздо короче, но лучше приспособленными для этого.
Молодой человек с татуированной шеей уже преодолевает ступени. Люди позади меня выжидают из уважения к моему возрасту. Через пару секунд они вежливо спросят — не нужна ли мне помощь?
Начинаю подниматься по лестнице, которая, к счастью, так крута, что всё внимание направлено на ноги — где сейчас одна и куда ставить другую?
Теперь я вижу, что помимо книжного шкафа-двери на площадке третьего этажа есть два больших распахнутых окна.
Я не заметил их в прошлый раз. Вероятно, окна были закрыты той специальной маскировочной бумагой, которая всем нам так опротивела во время войны. Но какой-то свет всё же просачивался сквозь затемнение, ведь летними вечерами светло почти до одиннадцати часов.
Может быть, поэтому я видел белый отблеск твоей ночной рубашки, Анна, прежде чем женский голос позвал тебя назад!
Дядя Франс наставлял меня: «Если услышишь женские голоса, то это означает, что там точно евреи! Голландцы, прячущиеся от угона на работы в Германию, все — мужчины! Прислушивайся к женским голосам! Если есть женщины, значит — евреи!»
Моё сердце колотится с пугающей силой. Не знаю — от воспоминаний или из-за крутой лестницы? Вдруг это инфаркт? Тогда он должен наступить быстро. Но моё сердце всегда было в порядке!
Холодный пот выступил на спине, и рубашка прилипла, но во всём остальном я чувствую себя прекрасно. Во всяком случае, молодой человек с татуированной шеей не выглядит так уж хорошо и обмахивает себя брошюрой.
Ничего не осталось в комнатах, где ты скрывалась, Анна!
Обычно после облавы прибывал большой грузовой фургон из транспортной компании PULS и увозил всю мебель; то же самое, скорее всего, произошло и здесь. Всё, что сохранилось, это твои открытки с фотографиями кинозвёзд на стенке: Грета Гарбо и Рэй Милланд.
Два года проведено в этом убежище?!
Я бы сошёл с ума: ни вентиляции, ни уединения от остальных прячущихся, всё смердит!
Можно считать, что единственной пользой от ареста стала для вас возможность хоть на какое-то время оказаться на свежем воздухе!
В комнате вывешена информация, которая гласит:
«Арест. Четвёртого августа 1944 года.
Убежище было выдано.
Предатель неизвестен».
Ну, так уж и неизвестен!
Но поразмышляв, я думаю, что это сообщение правильное, потому что — кто же, в действительности, предатель? Любопытная соседка, сообщившая Франсу и мне о подозрительных поставках картофеля на Принценграхт, 263?
Или работник конторы в этом же здании, неплотно прикрывший створки дверей?
Или я сам со своим вторжением в дом, услышавший женские голоса, что означало присутствие евреев?
Или дядя Франс, донёсший Питу?
Или Пит, вызвавший полицию?
Все посетители оживлённо покидают эти пустые душные комнаты, возвращаясь в XXI век, в вестибюль, где свежо и чисто, и на небольших столах установлены компьютеры группами по три. Десятилетние ребятишки свободно обращаются с ними. Я тоже присаживаюсь. Моя ли вина или компьютера, но на моём экране не появляются трёхмерные изображения дома на Принценграхт. Я вращаю трекбол мышки, нажимаю кнопки, но ничего не движется, ничего не меняется.
* * *
Моё внимание привлекает небольшой зал, где демонстрируются короткие видеоклипы с различными ситуациями, как они здесь названы. Каждый зритель может выразить своё мнение по поводу сюжетов, проголосовав да или нет нажатием зелёной или красной кнопки.
— Скинхеды.
— Скандирование футбольных фанатов: Ро-нальд, а-та-куй!
— Голландские политики выступают против нашествия иммигрантов.
— Женщина с исламской внешностью называет пророка Мохаммеда ренегатом.
Что более важно — свобода слова или людские переживания? В некоторых случаях я не имею твёрдого мнения, но, тем не менее, это интересно!
Затем опять включается бред моего сознания.
Я создал собственный видеоклип с ситуацией для тебя, Анна! Ты можешь сделать свой выбор!
Всё, что от тебя требуется — кивнуть головой; тогда мой отец умрёт в своей постели в начале августа 1944-го. Всё равно он был близок к смерти, и не требуется больших усилий вытолкнуть его за грань бытия!
Итак, одно движение, которое ты должна сделать: кивнуть головой, — и он умрёт!
А это означает, что ты спасёшь жизни всех, кто был с тобой в убежище, всей твоей семьи!..
Мамы!..
Сестры!..
Свою собственную!..
Жизнь твоего любимого Папы, даже несмотря на то, что он и так выжил, он единственный!
Ты можешь спасти их от газовых камер, от крематориев, от массовых погребений, куда были сброшены ты и твоя сестра!
Моему отцу не суждено прожить долго!.. Если он умрёт сейчас, то я не пойду вместе с дядей Франсом на поиски евреев!.. Мы как-нибудь перебьёмся возле кухонь с бесплатным супом!..
Если ты любишь жизнь!..
Если ты любишь свою семью!..
Если ты хочешь спасти меня от греха предать тебя!.. Кивни головой!..
…И ты киваешь, Анна! В моём собственном коротеньком фильме — ты киваешь!
