Генри обеими руками поддерживал ребенка в горизонтальном положении, и мальчик по-лягушачьи перебирал ручками и ножками. У Николь защемило сердце при виде его блаженной рожицы. Пожалуй, ей следует снова обсудить с Генри перспективу семейной жизни. На карту поставлена судьба Джонни, и, если уж на то пошло, брак не обязательно зиждется на беззаветной любви мужа к жене.
Бэби взмахнул ладошками и шлепнул по воде, так что брызги фонтаном ударили Генри в лицо, намочили футболку.
— Ты маленькое чудовище! — Он встряхнул головой и засмеялся.
— Достаточно, не стоит будоражить ребенка перед сном. — Николь со смехом протянула ему полотенце. — Вытри-ка его.
— Хорошо, только покажи мне, как это делается.
— О'кей, для начала…
— Ты уверена, что я справлюсь? — запротестовал Генри, когда она вручила ему присыпку и памперс.
— Это не такая уж сложная процедура. Да ты вспотел от усердия!
— Еще бы. — С горем пополам он наконец облачил сынишку в пижаму. — А теперь — марш в кроватку.
Джонни протяжно зевнул, широко разинув ротик.
— Будь добр, покорми его. — Николь надела на бутылочку соску.
— Поздно, — прошептал Генри.
Ребенок закрыл глазки и дышал тихо и ровно.
— Похоже на то, — согласилась Николь. — Но он голоден, не дай Бог проснется посреди ночи…
— Боишься, что барабанные перепонки лопнут от оглушительных воплей?
— Я принесу его к тебе, готовься морально. — Она уложила Джонни в колыбель, наклонилась и поцеловала в лобик. — Похоже, он крепко проспит всю ночь: умаялся, бедняжка. — Николь вошла в гостиную и в замешательстве остановилась у порога: Генри, полураздетый, в одних брюках вальяжно развалился на софе. — Твоя футболка совсем промокла?
Он медленно покачал головой.
— Ничего подобного. — Молниеносный бросок— и он очутился с ней лицом к лицу, цепко обхватил тонкие запястья. — Я надеялся, что ты последуешь моему примеру.
Николь трясло как в лихорадке. Генри перешел в наступление внезапно, обороняться бесполезно. Огненный закат ворвался в комнату и омыл его гладкую кожу цвета темного меда. Сумерки на Маврикии — редкостное зрелище, им отведен недолгий срок, но в каждой из этих минут сосредоточена вечность.
— Нет, — пролепетала Николь. Однако в предательской интонации ее голоса вместо отказа прозвучал призыв.
— Желание сильнее тебя, и это кажется унизительным, верно? Не мучай себя, детка, иди ко мне. — И Генри нежно, но настойчиво увлек ее за собой в спальню.
Он поднял руки Николь над головой и стянул с нее кофточку. Она скинула шорты, волнуясь, словно делала это впервые в жизни, потом расстегнула пояс и молнию на его брюках. Скрытый под покровами элегантной одежды подлинный наряд Адама обозначился во всей своей первозданной красоте, и теперь Николь зачарованно смотрела, как напряглись мускулы на его груди и плечах. Неукротимая, всепоглощающая страсть вспыхнула в серых глазах Генри.
— Зря я думал, что смогу держаться от тебя подальше.
Николь невольно застонала от беглых, опаляющих поцелуев, которые в сладострастном вулканическом ритуале призывно и властно подчиняли себе ее плоть. Генри жадными губами ласкал манящие лепестки ее сосков, и Николь, забывшись в слепящем экстазе, впилась ногтями ему в спину, бессознательно стремясь пробудить самые стихийные, самые необузданные начала.
Тела их сплетались теснее, теснее, стремительно обретая единый ритм. И когда Генри в неистовом исступлении вошел в нее, Николь впервые ощутила, что перед ней открылся тот таинственный, невыразимый мир небытия, где человек, мужчина, Адам обретает свою женщину, жизнь, Еву…
А на рассвете Генри заявил, что пришла пора раскрыть «маленький сюрприз». Если бы не было этой ночи, Николь могла бы по обыкновению насторожиться. Мало ли на что способен столь непредсказуемый эксцентрик? Но сейчас она лишь сладко потянулась — так восхитительно спокойно было на душе.
— Знаешь ли, — многозначительно начал Генри, — я по натуре подлинный символист.
— Ого… — протянула Николь с безобидной иронией. — Вот уж не предполагала, что ты падок на эстетство.
— Шуточка не по адресу, — слегка надулся он. — Ты прекрасно понимаешь, что я — человек дела. Меня совсем не шокирует словечко «делец». И к Блэк-Ривер я причалил не для того, чтобы тратить время на пустые сердечные терзания.
— Ах так! — ущипнула его Николь. — Что-то ты не в меру деловит после занятий любовью. Смотри, как бы нам опять не поссориться.
— Можешь ссориться со мной сколько угодно, — снисходительно заявил Генри. — Но отныне мы никогда не расстанемся. Слышишь? Я клянусь перед Богом и людьми… Лично с меня хватит прошлого разрыва.
Николь зарылась в подушки, чтобы он не заметил, сколько счастья даровало ей это признание. Нельзя же сразу раскрыться, показать ему всю глубину своей привязанности, своей любви.
— Это и есть твой сюрприз? — кокетливо уточнила она.
— Пока что я назвал причину, — с интригующей интонацией произнес Генри. — Есть, впрочем, и некое следствие, чисто делового характера.
— Готова выслушать вас до конца, мой повелитель, — улыбнулась Николь. — Но соизвольте поторопиться. Скоро проснется Джонни и…
— Не надо фантазировать, миссис Донэм. — Генри остановил ее величественным жестом. — Я не хуже вас знаю, во сколько обычно начинает бодрствовать мой сын и пока еще единственный наследник.
— Значит, сэр Генри намерен на полную катушку плодиться и размножаться… — проворковала Николь. — Не самое плохое желание. Но пора бы наконец причалить к символу.
— Да на здоровье… — Генри нежно привлек ее к себе. — Первый наследник получит в подарок «Причал» на память о чудесном воссоединении своих родителей.
— Как? — изумилась Николь. — А Рутберг?
— Наш колбасник еще не знает, кого позавчера назначили генеральным директором «Корсара»… — Генри с наслаждением потянулся. — Этот пижон по струнке у нас будет ходить.
— А ты и в самом деле «подлинный символист»! — залилась серебристым смехом Николь. — Но с делом еще не покончено. Пока Джонни спит…
— …мы займемся самым главным делом! — обрадовался он, словно мальчишка.
— Странно, но раньше у нас не было ни одной такой ночи. Даже и близко… Правда? — прильнула к нему Николь.
— Нечто восхитительное и неправдоподобное. Без чего я уже не смогу жить. — Он благоговейно заглянул в бездонные, русалочьи глаза.
— Я твоя и всегда принадлежала только тебе, — прошептала Николь, чувствуя, как пламя безоглядного желания вновь проникло в ее кровь.
