Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
– Как вы это прокомментируете? – В тоне журналиста, первым вернувшего себе дар речи, было полно торжества. Он просто источал торжество. Оно выплескивалось из всех его отверстий – наверняка даже из тех, что были спрятаны под одеждой. Еще бы: собственными глазами увидеть русалку в частном приюте для тюленей и успеть снять ее на камеру. – Как вы это прокомментируете? – повторил он.
– Как-как, – ответили мы. – Пора переводить ее в бассейн, вот как.
А дальше случилось совсем удивительное, только мы уже не в состоянии были ничему удивляться: случилось и случилось; сперва шмель, потом хвост, теперь русалочья а капелла. Русалка запела, и ее пение загипнотизировало журналистов, а на нас не подействовало никак – скорее всего, после того памятного судного дня, когда в ожидании приговора над Валерием Тимофеевичем мы прослушали его концерт, у нас выработался иммунитет к любым разновидностям вокала. С нашей точки зрения, русалка, поглаживая присмиревших тюленей по круглым головам, лишь негромко чирикала, но журналисты выглядели оглушенными, а их глаза были совершенно нездешними. Русалка чирикала, журналисты стояли, как жена Лота, и мы спокойно, абсолютно не торопясь, методично изымали из их рук фотоаппараты. Аккуратно удалив с карт памяти скандальные кадры и видеофайлы с плавающей в нашем бассейне русалкой, мы возвращали камеры владельцам, которые даже не замечали, что их имущество побывало в чьих-то руках.
Когда с уликами было покончено, русалка замолчала, поцеловала тюленей в затылки, деловито выбралась на бетонный берег и встряхнула хвост. Мы отвлеклись на брызги, которые разлетелись от русалочьего хвоста как от мокрой собаки, а когда брызги осели, она уже стояла на ногах. В следующее мгновение русалка ловко перепрыгнула через ограждение вольера и скрылась за углом дома.
– Спасибо, – проникновенно сказал журналист, который четверть часа назад требовал от нас комментария по поводу русалки. – Вы сообщите нам, когда будете выпускать?
– Да, пожалуйста, сообщите, ладно? – попросил и его коллега, и остальные закивали: и нам сообщите, не забудьте.
Журналисты любят ездить с нами на выпуск тюленей. Мы не против, мы только за: должно же происходить что-то хорошее и за пределами Южнорусского Овчарова.
Русалка прожила у нас еще три недели. Несмотря на то, что была она уже здорова, мы не спешили увозить ее на побережье Пятого Бала – туда, откуда забрали и куда, по сложившейся у нас традиции, мы должны были ее вернуть. Целыми днями она плавала с тюленями, и каждое утро, едва рассветало, мы ехали к морю за кормовой пеной. Пену мы приносили ей прямо в бассейн. Она ела ее из трехлитровой банки руками, жмурясь и облизывая пальцы, а мы стояли возле ограждения и ждали, чтобы забрать пустую тару. А когда ей приходило в голову почирикать, она выбиралась на сушу, усаживалась поудобнее, и тюлени приходили к ней и клали морды на ее колени. Она чирикала и гладила круглые головы, и звери засыпали, убаюканные русалочьим пением. Русалка очень привязалась к ним. И однажды мы видели, как она плачет, гладя их по головам.
Выпускали мы всех троих так: в полночь – русалку, утром – тюленей. Иначе, кроме как разделить их во времени, мы поступить не могли. В наших силах было лишь сократить временной разрыв и сохранить единым пространство. Мы привезли ее туда, где через несколько часов нам предстояло выпускать тюленей – в присутствии студентов-биофаковцев и журналистов, честно предупрежденных нами за три дня до выпуска.
Русалка зашла в море по лунной дороге, явив нам напоследок картинку из тех, что так любят рисовать романтические юные художницы. Перед тем, как нырнуть в пучины, она обернулась, задрала к небу одну свою макаронину (прощальный жест, поняли мы и ответно подняли руки). Постояв так секунд десять, она легла спиной на воду и как будто растворилась в волне. Ни всплеска, ни брызг – ничего. Мы тут же сели в машину и помчались домой – нам предстояло проехать триста километров через сопки, чтобы погрузить тюленей и привезти их сюда же, хотя мы совершенно не были уверены в том, что русалка поняла наш замысел и будет ждать приятелей неподалеку. Хотя тот факт, что она так легко простилась с ними в вольере и так спокойно забралась в пикап, должен был окончательно убедить нас в ее понятливости. Но уж так устроены люди: постоянные сомнения, вечное неверие. И мы такие же, как все.
Когда позади нас было уже 900 километров, сложенных из трехсот с русалкой туда, трехсот без русалки обратно и трехсот с тюленями туда, где должна была ждать их русалка, мы уже мало что соображали от усталости. Тюлени ушли в море быстро и радостно – как уходят они всегда, уходят, будто не помня, что именно в море с ними когда-то случилась беда – нет, никаких сомнений, только морды сперва на секунду в воду: правда ли вода? Не обман ли это зрения – все это счастье, море и свобода до горизонта? – уфф, нет, все правда: вода – вода, море – море, свобода – свобода.
В глазах рябило то ли от дорожного напряжения, то ли от сверкающего под солнцем моря, и мы не можем сказать наверняка, что всплеск метрах в двухстах от берега был рожден русалочьим хвостом, а не примерещился нам; тем более, никто, кроме нас, не обратил на него внимания, хотя один журналист и вглядывался вдаль – слишком внимательно, слишком напряженно… Скорее всего, он просто смотрел на горизонт, а наша мнительность нашептала нам бог весть что. Постепенно все стали расходиться: студенты – на биостанцию, журналисты – по своим микроавтобусам; мы – в пикап, в сопки, в тайгу – спать.
Потом, конечно, была осень, потом зима, потом время великой господней срани, когда ни пройти, ни проехать, а только пережидать, пока разливанные моря не схлынут с улиц Овчарова – хоть и увеличивается в деревне количество ливневок год от году, а все равно: как ни весна, так хоть на вертолете летай. Но прошло и это непролазное время, и начался период тюленьих сирот. За двумя мы съездили по звонку МЧС сами, третьего нам привез почему-то налоговый инспектор (он так и сказал: я налоговый инспектор, у меня в багажнике лежит тюлень длиной сантиметров в пятьдесят), четвертого – это был толстый, но обреченный белёк, слишком рано потерянный матерью, – доставили в одноколесной тачке овчаровские рыбаки, а пятого мы нашли однажды утром на крыльце дома – просто вышли во двор и обнаружили его возле входной двери, тощего, умирающего, с рваной раной от загривка до лопатки. Успели, конечно, спасти, потому что смерть опять проскочила нужный поворот, а пока искала дорогу, кто-то ее опередил – так спешил, что даже не обулся, так и шел к нам босиком, прямиком через сад, по мокрой от росы траве, по кирпичной дорожке, по дощатой дорожке, по гравийной дорожке, мимо собак, в обход, к крыльцу, и на крыльце тоже наследил.
А в июле, когда уже можно было начинать планировать выпуски – пятерых тюленят предстояло отпускать на волю в две очереди, – у наших ворот остановился мотоцикл «Урал» без люльки, и в забор позвонили.
– Смотрите, – сказал колдун Афанасьев, когда мы вышли к нему на улицу, – какую я жабу-то в саду встретил.
И протянул нам трехлитровую банку, на дне которой сидела австралийская голубая квакша с надменным и гордым, как у суринамской пипы, лицом.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
