Книга Росстань - Альберт Гурулев

После ухода полка жизнь в Караульном поутихла, спряталась по избам. Вечерами не слышно на улицах гармошек, девичьих частушек. Ползал по поселку липкий слушок: «Из трехречья белые должны нагрянуть. Всем, кто якшался с партизанами, — крышка».

Опять ночами люди прислушивались к лаю собак, ждали конского топота и стрельбы.

А перед закатом солнца над Казачьим хребтом появилось блестящее продолговатое пятно. Вроде облака с резко очерченными краями. Но оно было высоко-высоко в небе и сочилось ярким светом.

Крестились люди, с испугом смотрели вверх.

— Не иначе знаменье.

И все видели: верно, знаменье.

— Смена власти будет. Конец антихристам.

— А можа, белым каюк?

— Всякая власть от Бога.

— Говорят, Семенову вместо японцев мериканцы будут помогать.

— Быть чему-то. Беде, видно.

И беда пришла. Она пришла чуть ли не через неделю, но это не помешало Костишне, Федькиной матери, сказать, что знаменье исполнилось.

В этот день Степанка вместе с Дулэем должны были пригнать стадо пораньше: суббота. По обычаям караульнинцев в субботу топили баню, раньше обычного доили коров.

Гурт скота, выгнувшись крутым полукружьем, медленно продвигался вперед к коричневым увалам. Некоторые коровы ушли так далеко, что казались игрушечными.

Дулэй и Степанка, громко разговаривая, поднялись на релку, откуда хорошо наблюдать за широко разбредшимся стадом. Дулэй курил набитую крепким самосадом ганзу, надсадно кашлял, вытирал слезящиеся глаза. Степанке хотелось спать. Солнце пригревало мягко, по-осеннему. Он лениво оглядывал степь. Но вдруг, привстав на стременах, туго подобрал повода.

— Семен, смотри, что там такое деется.

— Где? — пастух приложил руку козырьком.

— Да вон где! — крикнул Степанка. — Коров кто-то отшибает.

Далеко впереди маленькие всадники сгоняли в кучу коровенок, теснили их к реке.

— Бандиты, уш-уш!

Шапка свалилась с головы Дулэя, лицо злое, под морщинистой кожей бегают желваки. Старик сорвал берданку, низко пригнулся к луке седла и ударил коня нагайкой.

Степанка сразу же отстал от пастуха. Он хлестал Игренюху ременными путами, колотил пятками, дергал повода.

Семен выстрелил на скаку. Грабители круто повернулись в своих высоких седлах, и трое из них бросились навстречу пастуху, сбили его на землю.

Только теперь Степанка увидел на плечах у бандитов погоны. Один из них спешился, схватил Дулэеву берданку, пнул старика. Двое других прямо с седел секли пастуха нагайками.

— Штепа, домой беги! — донесся до Степанки сдавленный голос друга.

Степанка повернул Игренюху к поселку и почти тотчас услышал, как над головой свистнула нагайка, и боль судорожно схватила плечо и грудь.

— Не трожь его больше! — крикнул второй казак и схватил Игренюху под уздцы. — На такой вислобрюхой пропастине хотел убежать, — и обидно засмеялся.

От удара ситцевая рубаха на Степанке лопнула: тоненькой струйкой текла кровь, пропитывая рубаху. Подпаска сдернули с седла, толкнули к связанному Дулэю. Красивый и статный казак ременными путами стянул парнишке руки.

— Так-то спокойнее будет.

Бандиты спешили. Отделив от стада голов шестьдесят и гикая, стали грудить его к Аргуни. Но один из всадников вдруг увидел на отшибе огромного черно-белого быка и решил присоединить его к добыче.

— Смотри, пороз-то какой бравый. Я его сейчас притурю.

Черно-белый бык имел гордую кличку — Мурза. Хозяина у него определенного не было, и принадлежал он всему поселку. Зимой кормил его тот хозяин, к чьему двору он прибьется. Но пороз никогда долго у одного хозяина не жил, гулял из двора во двор. Мурзе были всегда рады: телята от него рождались крепкими.

Глубокой осенью быки покидали стадо и уходили в степь. Как-то Степанка ездил с братом Саввой за сеном и увидел картину, заставившую относиться к Мурзе с еще большим уважением.

Подъехали к зароду и увидели на его вершине собаку. «Чего она тут?» — успел подумать Степанка и в ту же секунду понял: волк. Волки окружили одинокого быка, но взять его не могли: бык залез в зарод, выставив навстречу врагам тяжелую голову с крутыми рогами.

Услышав людей, волки убежали. И пока Степанка накладывал воз, бык был рядом, дружелюбно сопел. Но идти в поселок отказался: надеялся на свою силу.

Мурза теперь стоял на пригорке и смотрел на приближающегося всадника. Всадник крикнул, но бык не двинулся. Тогда казак заехал сзади и ударил быка нагайкой по лоснящейся спине. Этого-то и не стоило делать. Никто в Караульном не ударил бы быка, не опасаясь жестоко поплатиться.

Мурза мгновенно, словно давно к этому готовился, круто повернулся — брызнула земля из-под копыт — и ударил лошадь в живот.

— Так вам, сволочи, — шептал Степанка, забыв про боль.

Лошадь упала, забилась. В широкий разрыв показались синие кишки.

Казак сорвал из-за спины винтовку, выстрелил в быка. Черно-белой громадой раненый Мурза кинулся на обидчика. И запоздай казак со вторым выстрелом, не сидеть бы ему больше в седле, не носить фуражку с желтым околышем.

Грохнувшись на колени, в страшной предсмертной муке Мурза поднял лобастую голову, заревел тоскливо, оповещая степь о своем конце.

На рев вожака десятками голосов откликнулись коровы. Они с ревом столпились вокруг побоища, шумно нюхали кровь, возбужденно рыли землю копытами.

Бандиты, прихватив Дулэевого коня и часть стада, уходили к Аргуни.

— Как бы коровы нас не затоптали, — со страхом сказал Степанка. — Сейчас друг друга на рога начнут поднимать.

Старый пастух молчал, сдерживая стоны, пытался развязать стянутые веревкой узловатые руки. Степанка выгнулся, вцепился зубами в веревку. Через минуту на деснах появилась кровь, заалела веревка, но Степанка грыз и грыз жесткую веревку, плевал на землю.