– Ну, типа того. Чисто по времени?
– Нет.
– Точно?
– Абсолютно. Роль Гамлета, о которой мечтает любой актер в мире, никак не совмещается с шоу «Положи на лопатки». Ни по времени, никак.
Было видно, что Игорь очень расстроился.
– А чё делать? – поникшим голосом спросил он.
– Выбирать. Причем, немедленно. Прямо здесь и сейчас.
Игорь мялся. Я ждал. Я видел, что парню по-настоящему нелегко. Смеяться или иронизировать над ним мне совершенно не хотелось: в конце концов, разве он виноват в том, что современная жизнь предлагает актеру именно такой выбор?
– Дайте мне десять минут, – попросил Игорь. – Я подумаю.
«Ушел отсюда навсегда!!!», – хотелось заорать мне, и немедленно подписать приказ об увольнении из театра идиота, который должен десять минут думать над тем, что важнее: телешоу или Гамлет.
Но я сдержался. Знаешь, сын, что я тебе скажу? Это очень глупое и нелепое занятие: судить молодых по критериям собственного поколения. Может быть, именно общаясь с тобой, я понял: взрослые хотят, чтобы дети были такими же, как они, только лучше, и надо сделать над собой серьезное усилие, чтобы понять: вы – не улучшенный вариант нас, а совсем иные люди.
Я не знаю, советовался ли он с кем-то, или действительно размышлял сам по себе. Но ровно через десять минут он решительно вошел в мой кабинет и сказал:
– Я тут типа… Эта… Подумал… Короче, так… Меня ж в телеке могут завалить в первом туре конкретно. Правильно? Ну, и на фига … ой, извините… Я говорю: чего так рисковать-то? А тут все-таки «Гамлет»… Не каждый, как говорится, день и вообще… Короче, я позвонил в этот зомби-ящик и типа отказался. Вот.
Я подумал, что Станиславский вряд ли бы одобрил мой выбор исполнителя заглавной роли. Оправдывает меня только то, что Константин Сергеевич и вообще вряд ли бы одобрил наше время.
– Игорь, ты «Гамлета» читал? – зачем-то спросил я.
Вопрос явно смутил молодую звезду.
– Мы это, – замялся он. – В институте типа проходили… Но вы не думайте: я сейчас прочту, прям по-быстрому… – Вдруг лицо его озарилось открытой, доброй улыбкой придурка. – Блин! Я ж кино видел… Там этот играл… Короче… Вылетела фамилия… Он еще в другом фильме благородно так машины воровал.
Я изо всех сил старался оставаться спокойным:
– Смоктуновский его фамилия. Иннокентий Михайлович. Будь любезен запомнить.
– Да я помню, я… – начал было Игорь.
Но я не дал договорить:
– Всё. Жду на читку.
Я взял Алинину визитку, набрал номер.
– Представляете, – сказал я безо всяких дурацких «здрасьте», или вежливых вопросов: «я вам не помешал?» – Представляете, ко мне пришел молодой актер и сообщил, что не может выбрать: играть ли ему Гамлета или участвовать в телешоу?
Впрочем, такое начало разговора Алину вовсе не удивило.
– А я думаю о вас, – сказала она совершенно спокойно. – Езжу по городу и думаю.
– Хорошо думаете?
– Не уверена, что хорошо, что думаю. Но думаю хорошо, – Алина рассмеялась.
– А я боялся вам звонить.
– Правильно. Вдруг бы я вашему звонку не обрадовалась?
– А вы обрадовались?
– Обрадовалась.
«Какой идиотский разговор! – подумал я. – Детский, кокетливый, дебильный. Так и будем разговаривать, словно малолетние дурачки?»
– Когда я могу вас увидеть? – спросил я.
– Вы обещали пригласить меня на репетицию, и…
Я не дал ей договорить. В конце концов, любая игра должна иметь свои границы и свои приличия.
– Послушайте, Алина, – я старался говорить очень быстро, боясь, что она меня перебьет. – Я хочу вас видеть. И вы это прекрасно понимаете. Вы все прекрасно понимаете. Если вам мои слова неприятны, оскорбительны или противны, – так и скажите. Зачем вы надо мной издеваетесь?
– Я? – пискнула Алина.
Но, если уж я начал говорить, меня, словно милицейскую сирену, перебить невозможно: пока не закончу, – не остановлюсь.
– Вы. Вы же – женщина, – тараторил я. – Это главное в вас: вы – женщина. И вы все понимаете прекрасно. И не просто понимаете, но чувствуете. А чувства обмануть не могут, правильно? Мы ведь взрослые люди…
– К сожалению, весьма взрослые, – попробовала Алина встрять в мой монолог.
Но ей это не удалось. Я продолжал:
– Я же не предлагаю вам сегодня поужинать. Это было бы неприлично. Или завтра позавтракать – еще более отвратительно. Я делаю вам вполне интеллигентное предложение: завтра пообедать.
С той стороны трубки на меня обрушилось молчание.
Мне было страшно его прерывать.
Так мы и молчали на двух концах трубки, абсолютно потеряв ощущение времени.
Наконец, Алина сказала:
– Завтра я не могу. Послезавтра вас устроит? В два?
– Послезавтра у меня – репетиция. К двум не успею. Давайте в три.
– Давайте в три.
Я предложил ресторан недалеко от театра. Она согласилась.
Дальше я поехал медленно, выключив радио, в абсолютной тишине.
Мне было страшно расплескать переполняющее меня счастье.
х х х
Когда я пришел домой, вы с мамой сидели на кухне и пили чай.
– Я начинаю репетировать «Гамлета», – сообщил я и гордо посмотрел на всех.
Я ожидал слов восторга, восхищения или как минимум заинтересованности.
Ты помнишь, что ты сказал тогда? Ты сказал:
– Круто.
А мама спросила:
– Есть хочешь? На сковородке еще не остыло.
– Вот тут у тебя остыло, – я ткнул себя в район сердца. – Вы чего не врубились? Я начинаю репетировать «Гамлета»!
Реакции не последовало. Казалось бы – и ладно. Я ж понимаю, какая у меня семейная жизнь. Чего ж нервничать, и, тем более, обижаться? Вот бы мне и успокоиться, пойти в свой кабинет, почитать в сотый раз Шекспира… Или, наоборот, какой-нибудь детектив, чтобы отвлечься.
А я вместо этого взревел, словно слон перед свадьбой:
– Неужели в моей семье никому нет дела до того, что я начинаю ставить величайшую пьесу всех времен и народов? Вы хоть услышали: я начинаю «Гамлета» ставить! «Гамлета»!
Ты помнишь, что было потом? Вряд ли… Надеюсь, ты не запоминаешь наши скандалы – их случалось так много, а похожи они друг на друга, словно пельмени…
Потом всё происходило, как всегда: мама походила по кухне, видимо, собираясь с мыслями, и сообщила, что она совсем не убеждена, будто мне важно знать ее мнение.
