Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
Бывают истории, которые невыносимо рассказывать. Но как бы ни было страшно признание, невыносимы лишь первые несколько слов. Преодолев их, ты неожиданно обретаешь удивительное красноречие, с жадностью мазохиста вдаваясь во все мельчайшие детали, не пропуская ни единой подробности. Именно так говорил я, описывая роковые события, началом которых был телефонный звонок Константина, а концом – звонок моей матери. До этого, кроме меня, ни одна живая душа не знала всей истории целиком, и по мере того, как я говорил, изменялось лицо Михаила.
Логичнее всего было первым делом спросить, на кой черт я вообще поперся на то ночное собрание. Но он не стал спрашивать. Не перебивая и сохраняя внешнее спокойствие, он дал мне довести историю до конца, и только по разгорающемуся румянцу и напряженности его гипнотических зеленых глаз можно было понять, какое сильное впечатление производит на него мой рассказ на самом деле. Хотя я старался по возможности не смотреть на него. Я бессмысленно бродил взглядом по комнате, задерживаясь то на плафоне люстры, то на ножке стола, то на трещине на обоях в углу. Рассказывая, я все думал про себя, кто же мог подсказать Андрею, где меня искать, если Миша этого не делал. Алексик? Но он весь тот вечер провел с Михаилом. Да и зачем ему это… Так кто же?.. Господи, да кто угодно! Любой обитатель общаги мог быть в курсе. Мы ведь никогда не знаем, что может быть известно о нас тем, кого мы даже не замечаем.
Когда я закончил, Михаил посидел несколько мгновений не меняя позы, потом медленно встал и начал мерить шагами комнату. Остановившись у книжных стеллажей, он задержался взглядом на декоративной керосиновой лампе, украшавшей одну из полок, а потом неожиданно с размаху сбросил ее кулаком на пол. С резким звоном стекло разлетелось вдребезги. Выматерившись, он пнул оставшееся от лампы жестяное основание, и оно с лязганьем покатилось под стол.
– Значит, этот слизняк сказал, что я тоже там буду?! Прибью гада! Раздавлю эту скурившуюся падаль!
Я равнодушно покачал головой.
– Не надо, Миш. Костю не трогай. Он же это. Типа по любви.
Я грустно усмехнулся.
– Ага. По любви. Баррран! – Миша еще раз прошелся туда-сюда, не замечая, что разносит на подошвах тапок осколки лампы по всей гостиной. – Кровавые сопли его по стенам размажу… Он же тебе кокса подсыпал! Ты хоть это понимаешь?!
– Я знаю. Не надо, не трогай его.
Миша поднял на меня глаза и на мгновение остановился, словно задумавшись.
– Ладно, это мое дело. Сейчас не об этом.
Он снова нервно зашагал, закинув локти вверх и запустив обе пятерни в густую каштановую шевелюру.
– Нет, не то… Это все не то, не то… – бормотал он, словно в бреду, нервно ероша себе волосы. – Послушай, – начал он через некоторое время, – то, что случилось с твоим парнем и его родителями, это ужасно. Я понимаю, почему ты винишь себя. Но на самом деле ты в этом не виновата. Ты должна это понять.
– Конечно. Не я. Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете…
– Подожди, послушай, – оборвал он меня.
Я вздохнул и снова замолчал, упершись локтями в колени и положив подбородок на сложенные в замок руки.
– Плохо ли то, что ты делала в ресторане, – отдельный разговор. Но ты считаешь, что Андрей стал твоей жертвой. Что это ты убила его. Но добровольных жертв не бывает. Добровольная жертва – уже не жертва.
Михаил остановился напротив меня, скрестив руки на груди и глядя мне прямо в лицо. Он уже вполне овладел собой.
– Знаешь, почему самоубийство – величайший из грехов?
Я кивнул.
– Знаю. Человек отвергает бесценный дар жизни, дарованный Богом, и бла-бла-бла, бла-бла-бла.
– Нет, не поэтому. Самоубийство – это наихудший способ разом решить все свои проблемы, не прилагая усилий и перевалив весь груз ответственности на чужие плечи. Всего мгновение – и ты уже ничего не чувствуешь, а твои близкие до скончания дней вынуждены искупать вину за твою неудавшуюся жизнь. Как удобно… А разочарование в любви – еще и наихудший из поводов свести счеты с жизнью. Твой неженка по первому порыву побежал убивать себя, напрочь забыв о своих родителях, о том, какой удар он им наносит. Это он, он сам угробил себя, свою мать, отца. И все ради того, чтобы ты всю жизнь терзалась муками совести. Разве это можно оправдать?..
Я молча пожал плечами. В словах Михаила определенно был смысл. Конечно, Андрей сам совершил преступление – над собой и теми, кто его любил. Но он не сделал бы этого, если бы не я. Признайся я ему во всем еще в Питере, найди я в себе смелость разрубить этот гордиев узел, и все остались бы живы. Но я струсил. Все это время я не рубил узел, а бесконечно ковырялся в нем, запутывая все сильнее и сильнее. И в конце концов он развязался сам…
Прав был Михал-Афанасич4. Самоубийство – великий грех. Но величайший из грехов – это все-таки трусость.
Словно прочитав мои мысли, Миша замолчал и вернулся на диван, притянув меня к себе.
– Прости… Прости меня, пожалуйста, – сам не зная зачем, тихо зашептал я и уткнулся лбом в его широкое, мускулистое плечо.
Прикрыв глаза, я почувствовал, как его пальцы стянули резинку с моих волос и нырнули в густую, растрепавшуюся гриву. От прикосновений его пальцев по шее побежал ласковый холодок, и я еще крепче прильнул к нему, чувствуя на щеке его горячее дыхание.
– Ничего, малыш, ничего… – забормотал он мне на ухо, как бормотал всегда, когда хотел меня утешить. – Все пройдет. Пройдет…
Какое-то время мы так и сидели, тихо, почти без движения, лишь его теплая рука продолжала ласково поглаживать мои волосы. Потом он переложил руки мне на спину и порывисто обнял, крепко прижав к себе, как никогда еще не обнимал.
Зная всю правду, не обманываясь на мой счет и не придумывая вместо меня кого-то другого, он искренне меня жалел, со всей нежностью, какую только мог испытывать… Кто еще был способен на такое?..
Не выдержав, я опять тихо всхлипнул и закапал слезами на его вязаный джемпер. Увидев, что я снова плачу, Миша лишь крепче сомкнул объятия и прижался губами к моей щеке, словно желая выпить катившиеся по ней соленые капли. В полузабытьи я начал отвечать на его поцелуи, касаясь губами пораненной щеки, лба, носа, теплых губ. Сквозь волнующий запах дорогого парфюма я чувствовал его собственный запах – нежный, сладкий, еле уловимый, чем-то напоминающий запах молока и меда. Этот запах не уникален, так обычно пахнут юные, красивые мальчики. Но он никак не гармонировал с брутальной внешностью моего рыцаря, и оттого лишь сильнее будоражил чувственность, которая все громче бушевала во мне вопреки всем запретам разума.
Вдруг Михаил отстранился от меня, так же неожиданно и резко, как до этого обнял, и, откинувшись на спинку дивана, спрятал раскрасневшееся лицо в ладони. Его била дрожь. Очнувшись и вспомнив, кто передо мной, я тут же почувствовал вину за проявленную слабость. В нерешительности я легонько тронул его за плечо.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
