Оля с утра до вечера просиживала в комнате Александры Филипповны — всё читала.
Заговаривала с Ниной Александра Филипповна. Нина не понимала, чего она хочет, пожимала плечами, уходила с книжкой в своё кресло. Книжку открывала, но читать не могла, разглядывала аккуратные строчки.
Наступил четвёртый день, если вести отсчёт от встречи с полковником в ресторане. Воскресенье.
Она ждала этого дня. Ей казалось, именно сегодня произойдёт перелом. В воскресенье не должно быть больных, и они с Кешей проведут целый день вместе.
Нина проснулась рано, готовая к разговору с ним. А Кеша наспех принял ванну, побрился, съел свою обычную картофелину, помидор с огурцом и сказал, что уходит.
Нина как раз собиралась в ванную. Она остановилась с полотенцем в руках на пороге его кабинета.
— А как же… — хотела было спросить и не спросила. Закусила губу, шагнула в ванную, заперлась. Припала головой к двери, так стояла до тех пор, пока не хлопнула дверь.
Когда вышла на кухню, Александра Филипповна оттирала кастрюлю. Лилась вода, на плите кипели травы. Оля уткнулась в книжку. Почувствовав на себе Нинин взгляд, нехотя подняла глаза, натужно улыбнулась, подхватила книжку, ушла в комнату. Не то жалость, не то осуждение унесла на лице.
— Пойдём со мной в церкву, — певуче сказала Александра Филипповна. — В церкви душа помягчеет, вся блажь повыветрится.
Эти простые слова Нина неожиданно услышала. Присела к столу.
Александра Филипповна жевала губами, жалостно поглядывала на Нину.
— Хочешь облегчиться?
— Как?
— Вызови прошлое.
— Как?
— Заладила: как, как? Закрой глаза, скажи себе: «Девчонкой стань» — и увидишь того, кого любила в детстве.
Нина честно закрыла глаза, честно сказала себе: «Стань девчонкой».
Серенькое небо, серенькая морось. Людей нету. Только серый цвет дня. Сорок пятый год. Осень.
Зажмурилась ещё сильнее. Погнала прочь осень.
Явилась Варька. Тощая, в драном тоненьком пальтишке, синяя, с круглыми глазами, как совёнок. Суёт пленному кусок хлеба и кулёк с семечками, а сама — голодная.
— С Варей мы учились десять лет, от первого до последнего класса. — Неожиданно Нина принялась рассказывать Александре Филипповне и про детство с Варькой, и про пленного немца. — Варька всегда весёлая, что бы ни случилось, всегда смеётся. — Нина запнулась, замолчала — в этом году Варька ни разу при ней не смеялась.
— Вот видишь, полегчало. А я всё слышу от Кеши — «Илья», «Варя», а какие они, добиться не могу. Ты, доченька, давай ещё о чём-нибудь расскажи.
Почему-то, без всякой связи с прошлым и будущим вспомнила день, когда провалилась на экзамене в университет. Ничья, нигде, ни для чего. Страх перед пустотой и собственной ненужностью. На недолго вырвала её из ненужности никому девочка с красными бантами и снова, уйдя с мамой, погрузила в пустоту, ещё более ощутимую, чем до встречи.
Ощущение вернулось очень точное — пустота жизни. Будущее темно.
— А может быть, тогда, в тот день, когда я провалилась в университет, а девочка потеряла маму, у меня вовсе не беда была, а радость? — неожиданно спросила Нина Александру Филипповну. — Может быть, мне нужно было провалиться в университет, чтобы увидеть ту девочку в тот яркий день, чтобы испытать зависть к тому, как девочка лижет мороженое, и купить мороженое себе? — настойчиво говорит Нина. Кто знает, может быть, свобода от всех обязательств, солнце и молодая сила, гонявшая её тогда по раскалённым улицам Москвы, и были жизнью, той главной жизнью, для которой человек предназначен своим рождением? — Скажите, а что такое жизнь? — Жадно Нина ждёт ответа от Александры Филипповны.
— Пойдём со мной в церкву, — снова певуче позвала её Александра Филипповна. — Без церквы не успокоишься, я вижу. А там ответишь на все вопросы.
— Скажите мне, как жить? Я ничего не понимаю. Я без Кеши не могу.
— Мужик есть мужик, что с него возьмёшь? Не мучься из-за мужика.
Нина сидела так же, как сидела в первый день, истуканом, без движения. Слова получались сами, равнодушные, оторванные от неё.
— Я никак не могу его понять. Иногда мне кажется, за ним идёт солнце. А поступки его не согласовываются, я не могу его понять, — повторила она. — Расскажите, какой он был маленький, пожалуйста. — Нина укутала плечи полотенцем, потому что плечи озябли.
Александра Филипповна долго молчала, жевала губами, думала.
— Кеша сейчас в переломе. Был один Кеша, стал другой, — сказала сердито. Оборвала себя, злую, заговорила ровно: — В детстве сперва походил на всех. Пацан как пацан. Только сильно понятливый был сызмальства. Один мужик в нашей деревне рубанул себя топором по ноге. А как Кеша остановил ему кровь, мужик — бежать. Испугался шибко, не столько своей раны, сколько Кеши. Стоит пацан, до колена не достаёт, Кеше-то всего пять лет было, бесштанный, в рубашонке, и быстро, быстро что-то лопочет, кровь и встала…
Мерный голос Александры Филипповны успокаивал Нину. Так она и думала, так и представляла себе. Не от ума умный — от земли. Кешина сила — от земли.
— Зубы заговорить, грыжу… это ему раз плюнуть, лё-ёгко ему всё было. Дед часто заместо себя посылал Кешу. И люди ничего… попервоначалу только ворчали, а потом и сами стали звать. Легко с ним говорили. Пойдём в церкву, Нина, иссохнешь!
Кастрюля блестит, теперь Александра Филипповна подтирает пол, её голос глуше.
— Опосля я про него перестала что-нибудь знать, как он вошёл в возраст. Учился в школе, остальное время — с дедом. А я работала, на заводе, сурьёзная была у меня работа. Завсегда, сколько себя помню, висела на Доске Почёта. Всё было ничего, пока не помер мой мужик. Тут и повернулась жизнь. Надьку родила раньше времени. И пришлось мне работать в две смены. В общем, что говорить, Надька росла у Кеши на руках, таскал всюду за собой — и на свои курсы, и в клуб. А я кормила их.
— Не о том вы, не то.
Александра Филипповна кивнула:
— Твоя правда. О «том» трудно сказать. Был Кеша один, стал Кеша другой, я уже сказывала тебе. Злу поддался. Поверил, что одно зло кругом. — Александра Филипповна стала руки мыть после кастрюль и тряпок.
— У него есть женщина, да? — спросила наконец Нина то, что вот уже много дней хотела спросить. — Он жениться собирается?
Она ждала ответа терпеливо, сама себе удивляясь, какой за эти дни стала кроткой, ждала, стараясь не испугаться правды.
Александра Филипповна собиралась в церковь тщательно — умылась, надела свою лучшую юбку, повязалась белым платком в тёмный горошек, проверила кошелёк. Нина ходила следом за ней.
— А кто его знает? Ходют тут за ним, даже бегают, изо всех сил. Но, чтоб одна, не замечала.
Так она и думала. Их много, и он со всеми… как с ней.
