— Давай, папаша, по последней, да и разойдемся. У меня и правда сегодня еще дела, — соврал, конечно, но даже глазом не моргнул.
— По последней? — обрадованно переспросил Аркадий и тут же опустился на прежнее место. — Вот это по-нашему! Вот это по-человечески. Бог троицу любит! Это правильно! — Он продолжал приговаривать одно и то же, пока Валерка наливал водку. Потом спросил:
— Может, теперь за знакомство? За покойницу-то уже пили.
— Выпьем и еще раз, — отрезал Валерка, и они снова, не чокаясь, помянули Тамару. — Ладно, — выдохнув, произнес он затем, — а теперь все. Ты уж извини, но мне пора. Да и тебе, наверное?
— Да-да, — закивал седенькой головкой дедуля. — Всем нам пора. Всем. Она ведь тобой гордилась! — опять начал он. — Гордилась, да еще как! — и сопроводил это утверждение ударом кулака в свою крепенькую грудь.
— Знаю, знаю, — устало откликнулся Валерка, чувствуя, что вот теперь дед точно начинает действовать ему на нервы. Ему хотелось остаться одному. — Ты извини… — хмуро повторил он, приподнимаясь из-за стола.
— Ухожу, ухожу, — тут же согласился дедок и подскочил. — Но мы ведь еще встретимся? Поговорим еще про Тамару? Да? — умоляюще глядя на Валерку полными слез глазами, спросил он. — Ты ведь все, сынок, понимаешь. Материнское сердце и все такое… Мы правда встретимся еще?
— Конечно, папаша, — спокойно ответил Валерка. — Конечно. Не сомневайся. Встретимся и поговорим. И я все понимаю. — Он поднялся из-за стола, прошел на небольшую кухоньку, достал две бутылки водки из почти пустой уже коробки. — На вот, держи, — протянул он их Аркадию, который все не отставал от него с вопросом, встретятся ли они снова и когда. — Да вот, скоро уже, — обнадежил его Валерка. — Как с делами разберусь.
— Ой, спасибо, — обрадованно улыбнулся Аркадий. — А я-то уж было подумал… — он как-то странно и смущенно покраснел.
— Что тебя обделю? — Валерку это даже рассмешило. — Держи, держи. И давай, — он проводил неугомонного дедка к двери, — до встречи. Не скучай. Счастливо тебе, папаша, — добавил он, открывая дверь.
Аркадий на пороге еще раз обернулся, посмотрел на Валерку обожающими глазами и выдал на прощание:
— Вот ведь! Не зря она тобой гордилась, сынок! Тамара-то! Ты ведь вон какой парень, — он окинул пьяно-восхищенным взглядом все Валеркины сто восемьдесят шесть сантиметров роста и икнул. — Вот! Ты просто мировой парень! — дедок довольно хихикнул, глянув на бутылки, подмигнул Валерке и, наконец, стал спускаться по лестнице.
Валерка закрыл за ним хлипкую дверь и облегченно вздохнул. Оставшись один, он прошелся по пустой квартире, оглядел убогую мебель, незанавешенные окна. Потом взял со стола початую бутылку водки, плюхнулся в старенькое кресло, печально скрипнувшее под тяжестью его тела, еще раз окинув взглядом комнату с поминальным столом посередине.
— Ну что ж, — сказал довольно громко, так, как если бы мать могла его сейчас слышать. — Царствие тебе небесное, мама, — и глотнул прямо из горла.
Валеркино сердце разрывалось между бешеной ненавистью к матери и отчаянной жаждой ее любви.
Так было всегда, с тех самых пор, как отец ушел от них, когда Валерке исполнилось семь лет и он пошел в школу. Тогда, конечно, желание быть любимым собственной матерью еще побеждало. А вспышки ненависти к ней были редкими, проходили для самого Валерки почти незаметно.
Чаще он все-таки жалел мать. Она была буквально убита разводом, часто и долго плакала по ночам, он слышал ее сдавленные всхлипы за стенкой. По утрам у нее были красные глаза, и Валеркино сердечко сжималось от желания помочь ей хоть как-то. Но как было ему, семилетнему пацану, облегчить ее страдания? Как он мог, да и мог ли вообще, вернуть отца? Впрочем, Валерка даже тогда не мог его осуждать, в чем-то винить, а тем более ненавидеть — слишком высок был авторитет отца в глазах сына, слишком велико желание, когда вырастет, стать похожим на него. Отец для Валерки был кумиром, идолом, сверхчеловеком. Он обожал и боготворил его безмерно. Отец — это почти Бог, а потому его поступки не обсуждались.
Семилетний мальчишка не мог понять, отчего так случилось, что отец их оставил, что заставило его совершить такой поступок. И он мучился от этого непонимания, от того, что слишком мал еще и отец с матерью не могут ему объяснить причину развода. Ведь, казалось, все было хорошо или он чего-то не замечал? Валерка еще долго не знал, почему они разошлись.
Матери тогда было тридцать пять лет, и она еще выглядела хоть куда — светлые длинные волосы, матовая кожа, голубые глаза, аппетитные формы. Вот с этих самых форм все и началось…
В конце сентября Валерка поехал на выходные к бабуле. Она жила в двадцати километрах от города, в небольшой деревеньке, и Валерку туда подвез сосед по подъезду, дядя Саня, чьи родственники обитали там же. Валерка замечательно провел два дня и, переполненный радостными впечатлениями от того, что бабулин сосед, дед Иван наконец-то взял его с собой на рыбалку на острова, вернулся все с тем же дядей Саней домой. Ему не терпелось поделиться с матерью своим восторгом.
Валерка открыл дверь своим ключом, влетел в комнату и тут же замер как вкопанный. Мать лежала на кушетке, полуприкрыв глаза, а над ней пыхтел какой-то волосатый мужик. Валерка глазам своим не поверил. «Что они делают голые?» — бешеным пульсом забилась в голове мысль.
— Мам… — хрипло протянул он, не в силах выносить отвратительной для его детского сознания сцены.
— А, Валерочка, — как-то пропела она, открыв глаза, — ты вернулся, сынок? — И криво улыбнулась.
Мужик поднял косматую голову, глянул на Валерку пьяным, каким-то звериным взглядом, и с ненавистью прошипел:
— Убирайся, щенок!
У Валерки навернулись слезы от незаслуженной обиды, и он выбежал из квартиры, с силой хлопнув дверью. До темна просидел во дворе, в беседке, задыхаясь от рыданий и пытаясь понять, что же там происходило, почему мать позволила этому чужому дядьке не только лапать себя, но и выгнать его, Валерку? Под конец, когда уже стемнело, совсем обессилев от слез, но так и не найдя ответов на мучившие его вопросы, Валерка, крадучись, вернулся домой. Осторожно открыл дверь, шагнул в квартиру, постоял в полутемной прихожей, прислушиваясь. В доме было тихо. Он заглянул в комнату. Мужик исчез, а мать спала на кушетке, ничуть не стесняясь своей наготы, только слегка прикрывшись простыней.
В полумраке Валерка пробрался в свою комнатку и забился в угол как волчонок. Он просидел там полночи и только потом, когда сон его сморил, перебрался на кровать, уснул как убитый, не раздеваясь, не разбирая постели.
С этого дня ненависть в его душе стала медленно перевешивать любовь.
Так мать начала припивать и водить в дом мужиков.
Валерка, когда было тепло, шатался по улицам, а когда похолодало, пропадал у друзей. Об успеваемости в школе и речи быть не могло. И в конце ноября его учительница, озабоченная Валеркиными отметками, сама пришла к Тамаре — на вызовы в школу и на родительские собрания она никак не реагировала. Валерка пару раз показал ей свой дневник, но мать только пожала плечами. После этого он и вовсе перестал это делать. Она вообще не интересовалась его жизнью, его учебой.
