Грациллоний собрал всю свою волю. Он видел гораздо более странные и более жестокие вещи — и в Исе, и за его пределами, — но Корентин показался ему воплощением доброты…
— Удивительно, — произнес он.
— Чудо, — махнул рукой Корентин. — И это далеко не все чудеса, на которые способен Господь. Оглянись вокруг, сын мой, и задумайся, — он вошел в хижину и усадил гостя на стул, который в его жилище был единственным предметом мебели.
Заученным движением он положил кусок рыбы на переплетенные зеленые веточки и уселся на корточки перед жаровней, в которой тлели угли.
— Так лучше прожарится, — сказал он, — но ты наверняка очень голоден, и я не могу заставлять тебя долго ждать. Вон в том ящике ты найдешь сухари, сушеные бобы и еще что-нибудь, но, повторяю, я предлагаю их тебе лишь потому, что не хочу заставлять тебе ждать, пока приготовится рыба. Боюсь, у меня не найдет ни вина, ни эля, — он усмехнулся. — Тому, кто ужинает с отшельником, должно довольствоваться малым.
— Ты… очень добр ко мне.
В свете пламени он различил полотенце, еще одно платье, одеяло, висевшее на деревянном гвозде, плащ и седло с подушкой. Утварь, которую он успел заметить, была топорной работы, за исключением великолепного остро заточенного ножа. (Корентин не хотел, чтобы его чудесная рыба страдала от боли, когда он ее резал.) Каменный очаг, глиняный кувшин, плетеная корзина, пара деревянных чаш и ложки… Нет, постойте. Дальше от очага лежала одна доска. На ней, завернутая в отличный кусок полотна, лежала книга. Как догадался Грациллоний, это было Евангелие.
Сквозь чад и дым он различил запах готовой рыбы. У него потекли слюнки. Корентин взглянул на него и снова усмехнулся. Огонь выхватил из темноты его скуластое раскрасневшееся лицо, на котором сверкнули белоснежные зубы.
— Подкрепись, приятель, — сказал он. — Скоро мы нагрузим твой трюм.
В его латыни зазвучали нотки простолюдина.
— Давно ты здесь живешь? — спросил центурион.
Корентин пожал плечами.
— После нескольких лет поисков вечности время теряет свой смысл, — он снова заговорил как ученый человек. — Хм… Может, лет пять?
— Я не слышал о тебе, хотя был в Аквилоне три года назад.
— Почему ты должен был обо мне слышать? Я никто. Ты гораздо более интересный человек, Грациллоний.
— Но я не умею колдовать, как ты. — Корентин нахмурился.
— Я же сказал, что тут нет ни колдовства, ни языческих хитростей. Я не творю чудес. Когда я впервые убежал, чтобы замолить грехи, во сне мне явился архангел и рассказал о некоем божественном даре, который мне ниспослал Господь. Я не понял, о каком даре шла речь. Я был напуган и сбит с толку. Потом моему учителю, Мартину, в том же облике появился дьявол — вернее, в облике самого Христа — и пытался его ввести в заблуждение. — Тут он заговорил более мягким голосом: — У меня совсем расшатались нервы, но мне ничего не остается, кроме как повиноваться. Как только я тебя увидел, брат мой, то сразу понял, что мне тебя послал Господь, милость его безгранична.
Грациллоний некоторое время боролся с собой, но честность одержала верх. Он прокашлялся.
— Я буду с тобой откровенен, — сказал он. — Я не христианин.
— Да? — Корентин, казалось, был более чем удивлен. — Ты военачальник, на которого возложена важная миссия!
— Я… Я поклоняюсь богу Митре. — Корентин посмотрел на него.
— Хорошо, что ты это не скрываешь, сын мой. Мне-то все равно, но Бог не любит притворщиков.
— Нет. И мой Бог — тоже.
— Может, после того, что ты сегодня увидел, ты изменишь свое мнение.
Грациллоний покачал головой.
— Я не отрицаю могущество твоего Бога. Но мой Бог тоже силен.
Корентин кивнул.
— Я подозревал, что ты не нашей веры. Твое поведение, манера разговора, все… Перед тем как прийти сюда, я много бродил по свету.
— Если ты не хочешь, чтобы я оставался под твоей крышей, я уйду.
— О нет, нет! — Корентин поднял руку. — Господь простит. Ты мой гость. Я бы даже сказал, желанный гость. — Он улыбнулся, немного печально. — Я не надеюсь обратить тебя в нашу веру за одну ночь, а знать — лучше, чем пытаться. Давай поговорим. Твой рассказ будет платой за мое гостеприимство. Подумай, действительно ли ты тверд в своей вере. Посмотри на мир и спроси себя: как все это получилось и что наша жизнь? Подумай. — Он помолчал. — Нет, я не прошу тебя молиться по моей просьбе. Если ты исповедуешь культ Митры, то не сможешь это сделать. Я просто прошу тебя открыть свой разум. Слушай. Думай.
Немного помолчав, он сказал:
— Что ж, ужин готов, а ты даже не взял хлеб.
Он настоял, чтобы Грациллоний попробовал все, что он для него приготовил. Разделить с ним трапезу было для Корентина знаком дружеского расположения. Несмотря на то, что оба мужчины пили только воду, они проговорили до самого рассвета.
Корентин загорелся от рассказа Грациллония про Ис. Однажды он там побывал, когда служил на одном из кораблей; на него город произвел впечатление прибежища греха. Узнав, что Ис снова отошел под влияние Рима, он расценил это как счастливое предзнаменование.
В самом деле, несмотря на затворничество, он был на редкость обо всем осведомлен. При упоминании о Присциллиане он погрустнел, но не удивился. Он все знал. Оказалось, что у него до сих пор случайно сохранились письма его учителя Мартина.
Что касается его прошлого, то он был сыном богатого британского иммигранта, приехавшего в Озисмию. Получил хорошее образование, но ему больше нравилось бродить по лесам и скакать галопом на лошади. (У них с Грациллонием нашлось немало общих воспоминаний, над чем они вдоволь посмеялись). Но в скором времени дела отца пришли в упадок: торговля не заладилась, участились набеги варваров. (Теперь оба нахмурились.) В пятнадцать лет Корентин начал самостоятельную жизнь. Через свои связи, минуя законы, он получил место на корабле и несколько лет был моряком — суровый человек, суровая жизнь.
В открытом море его судно попало в шторм, и команда уже не чаяла вернуться на берег. Большинство из них погибли, несмотря на то, что никакого христианства не придерживались, а приносили кровавые жертвы своим богам. Одержимому горячкой Корентину было видение. Достигнув наконец устья Лигера и оправившись от пережитого, он поехал в Пиктавум, где жил Мартин, тот самый Мартин, о котором ему не рассказывала ни одна живая душа.
Пока Корентин привыкал к общине монахов, этот человек давал ему наставления. Обучал он его по книгам. В минуты отдыха он часто сопровождал Мартина в Тур — чтобы принять учение от самого Мартина, когда он станет епископом; чтобы помочь ему проповедовать Евангелие в провинции, — пока он не согрешил с женщиной-язычницей. Потрясенный содеянным, он попросил разрешения уехать, чтобы найти прощение через епитимью, и вернулся в Озисмию, чтобы стать анахоретом. Несмотря на это, вскоре выяснилось, что Бог его не покинул.
