На следующее утро Трейси уселась на кровати, скрестив ноги и держа на коленях альбом с цветами и бабочками на обложке.
В ее душе царило полнейшее смятение — и это продолжалось с той самой минуты, когда Трейси решила, что сегодня, наконец восполнит в памяти Кевина самый главный пробел. Но все никак не могла отважиться, изо всех сил оттягивая решающее мгновение.
Не думай, не бойся, а просто сделай это!
Наконец Трейси заставила себя открыть альбом.
На первой фотографии была запечатлена она сама — с огромным животом, на девятом месяце беременности. При этом она улыбалась и выглядела бесконечно счастливой.
Трейси принялась листать страницу за страницей, стараясь приготовить себя к тому, что вскоре увидит.
Вот эти фотографии! Вот новорожденная Далси сосет ее грудь. Вот она купается в розовой ванночке. А вот и снимок, где они втроем устроились в том самом кресле, которое прозвали «креслом-гнездышком». Далси сидит на коленях у Кевина, а он бережно придерживает крошечное детское тельце своими сильными руками.
Трейси заметила на груди мужа серебряный медальон — тот самый, на котором была выгравирована шлюпка и дата.
Далси была зачата в ясный солнечный день под ярко-голубым небом, когда Кевин и Трейси вышли в море под парусом. Благодаря тщательным расчетам и женской интуиции, Трейси была абсолютно уверена в этой дате. Она заказала серебряный медальон в качестве подарка для Кевина, чтобы и он не забывал про этот чудесный день. О том, что означает эта дата, знали только они.
Трейси перевернула следующую страницу, но не смогла смотреть дальше. Фотографии расплывались перед глазами, из которых непрерывно текли слезы. Она словно вновь ощутила на своих руках тяжесть Далси, вдохнула родной запах малютки, почувствовала, как крошечный ротик сосет ее грудь.
Но ничего этого больше нет!
Трейси вскочила, выбежала из дома и бросилась в лес. Шел теплый дождь, поэтому она мгновенно промокла. Трейси смутно сознавала, что куда-то несется, словно пытаясь убежать от прошлого и будучи не в силах остановиться. Однако она понимала, что не может бежать вечно и уж тем более убежать от того, что находится внутри нее самой.
Стоп, стоп, надо вернуться.
Тяжело дыша, она перешла на шаг.
Надо позвонить Кевину и попросить его приехать домой.
Трейси остановилась, чувствуя, как капли дождя смешиваются на ее лице со слезами. Так она простояла довольно долго, прислушиваясь, как дождь стучит по листьям. Эти звуки обладали магически-успокоительным действием — она даже перестала плакать.
Повернув обратно, Трейси с удивлением обнаружила, как далеко успела убежать. Внезапно ее охватил озноб — дождь не прекращался, а одежда промокла насквозь.
Задняя дверь была открыта — вероятно, она не захлопнула ее, когда выбегала из дома. Скинув промокшие сандалии и оставляя за собой мокрые следы, Трейси на цыпочках пробралась в спальню: ее внимание привлек ужасный, сдавленный вопль, мгновенно заставивший сердце уйти в пятки.
В следующее мгновение Трейси увидела Кевина. Он стоял на коленях перед кроватью, на которой лежал раскрытый альбом, а его плечи тряслись от рыданий.
19
Душераздирающие звуки, которые он издавал, проникали Трейси в самое сердце. Женский инстинкт взял верх. Бросившись в комнату, она упала на колени и обхватила Кевина руками.
— Все в порядке, дорогой, все хорошо.
Она не знала, почему у нее вырвались именно эти слова — ведь смерть дочери была настоящей трагедией. Но главное, что ей сейчас следовало сделать, — это облегчить боль Кевина и успокоить его. Он порывисто повернулся и обнял Трейси, зарывшись лицом в ее влажные волосы.
— О Господи, — хрипло пробормотал он, — теперь я все вспомнил.
Трейси пыталась ничем не выдать охвативший ее страх. Сейчас, как никогда, ей были нужны мудрость и выдержка, чтобы найти самые подходящие слова.
— Я любил ее, — невнятно произнес Кевин, — я так ее любил!
— Я знаю, знаю. — Трейси не смогла сдержаться и тоже разрыдалась.
Они тесно прижались друг к другу и, взаимно убаюкивая, пытались успокоиться.
— Ты промокла насквозь, — сказал Кевин чуть позже.
Они продолжали сидеть на полу, по-прежнему обнимая друг друга, будто жертвы кораблекрушения, выброшенные на пустынный остров. Трейси ощущала себя настолько слабой и вялой, словно уподобилась лишенной костей медузе.
— Я убежала потому, что рассматривала фотографии Далси и не могла больше этого выносить, — сказала она и вновь задрожала, почувствовав, что промокла насквозь.
— Пойдем.
Кевин помог Трейси подняться на ноги и отвел в ванную. Включив душ, он раздел ее, после чего поставил под струю воды, обращаясь с Трейси, как с беспомощным ребенком. Затем разделся сам.
Стоя под душем, они соприкасались обнаженными телами и нежно поглаживали друг друга. Трейси почувствовала, что начинает согреваться. Вода омывала ее подобно бальзаму — нежная и благодатная, как благословение.
Кевин взял ее лицо в свои ладони и нежно поцеловал.
— Я скучал по тебе, — хрипло сказал он. — О, моя Трейси, я так по тебе скучал!
— Прости меня, — выдохнула она, — прости за то, что я причинила тебе боль…
— Тсс! Это был сплошной кошмар. Я люблю тебя и всегда любил.
Трейси была не в силах отвечать. Его руки скользили по ее плечам, талии, бедрам, словно запоминая их упругие очертания.
— Ты моя жена, — мягко произнес Кевин, и в его интонации слились любовь и восхищение.
У Трейси словно гора с плеч свалилась. Она могла дать Кевину только один ответ, который был самым простым и чудесным на свете.
— Да, — прошептала она, встретившись с ним взглядом.
— И ты вернешься ко мне? — неуверенно спросил Кевин.
— Да.
— Но ведь ты возвращаешься ко мне потому, что любишь меня и нуждаешься во мне? — по-прежнему неуверенно-восхищенным тоном допытывался Кевин, будто еще до конца не верил, что это возможно.
— Да. — Трейси робко улыбнулась.
И, когда Кевин вновь поцеловал ее, она открылась ему, воспарив на крыльях обновленной любви. Их дыхание перемешалось, а тела слились воедино, как если бы только они двое существовали на свете, излечившись от прошлого, утверждая будущее и танцуя вечный танец любви.
Трейси склонила голову на грудь Кевину. Их ноги тесно переплелись, а руки осторожно поглаживали друг друга.
Лежа в полумраке, они вполголоса беседовали о своем утраченном ребенке. Их разговор отличался той предельной степенью откровенности, которая наступает, когда собеседники устают сдерживаться.
