Теории социального развития тяготеют к линейности. Они описывают ряд событий и процессов, ведущих к некоему определенному результату. Но для мира характерна одновременность: множество различных событий и процессов, происходящих в одно и то же время, ведущих к различным результатам. Таким образом, социальная теория в лучшем случае – полезная ошибка. Вместо того чтобы доказывать свою правоту, она предлагает нам новый взгляд на события, помогая увидеть привычное в непривычном свете. Поскольку все гипотезы – оптимистические и пессимистические – улавливают некий важный тренд мира, одновременно движущегося в разных направлениях, их можно объединить в сложную глобальную картину, которая при всей ее сложности и противоречивости имеет конкретную тему. Пример подобной сложной и противоречивой картины мира, до сих пор не утратившей значения, можно найти в восьмой книге «Пелопоннесской войны».
Фукидид не довел свою историю до надлежащего завершения. Он умер в Северной Греции около 400 г. до н. э., но мог перестать писать и раньше. Невероятная сложность политической и военной обстановки на греческом архипелаге, возможно, оказалась для него неподъемной ношей [1].
В восьмой, завершающей, книге «Пелопоннесской войны» лишь одна сюжетная линия. В Сицилии афиняне явно переоценили свои силы и в результате потерпели военную катастрофу. Тем не менее им удалось удивить своих противников строительством новых кораблей и продолжением войны со Спартой. Афиняне одержали победы в ряде морских сражений. В восточной части Эгейского моря, на острове Самос, они поддержали восстание против проспартанской олигархии, в результате чего Самос стал союзником Афин. Но на другом восточном острове Хиос местные группировки при поддержке Спарты успешно выступили против афинян. В это же время Спарта и Персия заключили договор, который помог Спарте захватить еще несколько островов. Но Персия вела переговоры и с Афинами. Внутри Афин возник раскол между продемократическими и проолигархическими силами, причем последние были дружелюбно настроены по отношению к Спарте. Союзница Спарты, Персия, тоже переживала раскол из-за соперничества двух крупных военачальников – Фарнабаза на севере Эгейского моря и Тиссаферна на юге. Однако соперничество между двумя персидскими полководцами нанесло Персии меньше вреда, чем политические распри в Афинах – греческому городу-государству.
Фукидид не закончил свое повествование, но во всей этой нестабильной сложности взаимосвязей просматривается одна смутная и невнятная тема: бесплодная победа Спарты, неспособной без помощи Персии сохранить новоприобретенную гегемонию над греческим архипелагом. В итоге Спарта превратилась в защитницу западного фланга непрочной и хаотичной Персидской империи [2].
Подобная смутная и невнятная тема возникает при объединении всех гипотез, возникших после завершения холодной воны. Вот один из сценариев:
Либеральная демократия торжествует во всех странах бывшего Варшавского договора за исключением России и одного-двух балканских государств. Она также торжествует в южной части Латинской Америки, на большей части Ближнего Востока и в некоторых других регионах. Тем не менее в большей части развивающихся стран демократия существует скорее на словах, чем на деле, часто принимая форму «гибридных» режимов. Мексика успешно проводит выборы, но испытывает трудности с созданием таких институтов, как полиция и надежная судебная система, что в результате приводит к почти неконтролируемым волнениям. Индия официально остается «страной демократического успеха», если не обращать внимания на реальное существование городских банд, управляемые выборы местной власти, растущую нехватку воды и бдительного правосудия. Безработная молодежь из городских трущоб стала для Индии и Мексики постоянной угрозой, приводящей к появлению переменчивых популистских движений. Тем не менее обе эти ущербные демократии живут и создают высокотехнологичную промышленность. Индонезии, Пакистану, Нигерии и другим странам везет меньше, хотя то, что там происходит, не попадает на первые полосы газет, как в случае с Сомали. Это просто более высокий уровень недовольства по сравнению с Индией и Мексикой. Повсюду заметна культурная, социальная, демографическая и экологическая напряженность.
Тем временем в Китае давление со стороны растущего городского среднего класса ведет к расширению демократии, порождающей насилие и этнический сепаратизм, осложненные нехваткой ресурсов. Тем не менее глобализация торжествует, хотя и сопровождается мощной обратной реакцией в виде популистских движений, распространившихся по всему миру. С другой стороны, богатые высокотехнологичные метроплексы, в которых тон задают глобальные корпорации со своей собственной политикой внешней торговли, становятся характерным явлением для юго-восточного Китая, Сингапура, реки Меконг, тихоокеанского Северо-Запада, Каталонии и других регионов [3]. Большой Бейрут, Большой Сан-Паулу и индийский Бангалор – процветающие города-государства, однако испытывающие трудности из-за большого количества бедноты. Власть корпораций и обитателей трущоб усиливается, власть традиционного государства ослабевает. Но в России, Китае, Индии, Пакистане и других местах государство дает им отпор, проводя безответственную политику и принимая программы вооружений.
В Соединенных Штатах самый сложный вопрос – не экономический спад, наступающий после многих лет беспрецедентного процветания, а напряженные отношения с Мексикой, возникающие в результате процветания и демократизации. Мексика становится гораздо демократичнее, но там по-прежнему царит беззаконие и не решаются проблемы с бедностью. Поскольку в Мексике демократия, Соединенные Штаты вынуждены относиться к соседней стране как к равной, хотя законно избранное мексиканское правительство, уступая популистскому нажиму, выдвигает требования, которые Соединенные Штаты не могут удовлетворить. Два чрезвычайно неравных общества интегрируются с головокружительной скоростью. В долгосрочной перспективе это позитивный процесс, но в краткосрочной ситуация становится кризисной и по обе стороны границы возникают волнения. Все проблемы объединяющегося мира, позитивные и негативные, креативные и деструктивные, включая демократизацию и столкновение цивилизаций, проявляются в этой бурной исторической консолидации Мексики и США.
В Черной Африке, наряду с некоторыми частями Ближнего Востока и Южной Азии, где до 2050 г. предполагается самый значительный прирост населения, силовые конфликты определяют ход событий так же, как в Европе XX в. [4]. В то же время распространение анархии в развивающихся странах оказывает давление на мировые элиты в сторону укрепления и расширения международных институтов. Мировое правление становится реальностью, но это не ведет к формированию мирового правительства. Левиафан, возникающий из тумана всех войн, хаоса и наглухо закрытых зон процветания, все еще слабый и несовершенный. Тем не менее раньше ничего подобного не существовало.
XXI в. оказывается почти таким же жестоким, как и XX. Из-за исчезновения национальных государств, расцвета городов-государств и множества перекрывающихся и неформальных суверенных образований торжествует мягкий феодализм. Но, поскольку большее количество лучше организованных международных институтов расширяет масштаб наказания несправедливости, разрыв между моралью «для внутреннего употребления» и моралью для международных отношений сокращается. Этот мир не менее, но и не более единый, чем древняя Персидская империя. Чем внимательнее мы всматриваемся в Античность, тем больше узнаем об этом новом мире.
