Вольдемар, тебя люблю – своей лаской одарю!Ты мне нравишься – слов нет…Хочешь, сделаю минет?Владимир сидел на земле и ошарашено разглядывал белку «легкого поведения». Он услышал треск сучьев. Кто-то подошел со спины и положил руку на его плечо. Владимир вздрогнул и поднял глаза. Позади стоял улыбающийся Виктор. Правда, одет демон был слишком необычно: вместо элегантного костюма на нем мешковато топорщились холщовые штаны, простонародная рубашка, подпоясанная бичевой, лыковые лапти, голову украшала широкополая соломенная шляпа. Изящная левая рука держала корзину, полную отборных грибов. Было такое ощущение, что перед Махневым стоит обычный молодой, деревенский мужик. Он даже ссутулился, правая рука опиралась на сучковатую палку.
– Вставайте, Вольдемар. Вам помочь?
– Не надо, я сам, – Владимир с трудом поднялся на ноги. Он потирал ушибленный затылок и не сводил глаз со странной белки.
Белка тем временем уселась на пенек и закинула ногу на ногу, вытянутая лапка поблескивала накрашенными красными ноготками. Она вызывающе поглядывала на Владимира, пушистый хвост изящно расположился рядом.
– Софи, чего ты ему предлагала сделать? Омлет? Котлет? Я право не расслышал, – поинтересовался Виктор у белки.
– Ну, вот еще! Нашли кухарку. Виктор, вы плохо обо мне думаете. Не для того меня мамочка такую красавицу на свет родила, чтобы я стряпней занималась и котлеты у плиты жарила. Виктор, я создана лишь для любви, – белка еще раз призывно посмотрела на мужчин. – Господин Махнев, мое предложение остается в силе. Если я вам понадоблюсь, разыщите меня на пятой опушке, возле маленькой избушки, рядом осинка с апельсинками растет – там и черт меня найдет. Белка захихикала и в два прыжка скрылась за высокими желтыми кустами.
– А что, белку зовут Софи? – спросил ошеломленный Владимир.
– Да, а почему тебя так это удивляет?
– Виктор, а может, хватит? Скажите, отчего, когда вы рядом, то все вокруг стихами говорят – грибы, белки, вы сами? Замечу, что пошлейшими стихами. Вы в прозе можете мне мысли излагать? Давно мне хочется всех к черту вас послать! – злобно выкрикнул Владимир.
– Забавник, ты какой. Забыл? Мы все давно у черта, и сам ты с демоном стихами говоришь, – Виктор улыбался широкой улыбкой. – А что, тебе не нравятся мои стихи? Молчи! Тебя же, ведь я слушал, хоть издыхал порою от тоски… Мой тонкий слух твои «вирши» не услаждали. Ты – бездарь, на мой взгляд. Шучу, шучу! Не Байрон и не Пушкин, а туда же… Как выпьет, так и выдает стихи… Ха-ха, стихами эту ахинею, я сударь, называть бы не спешил. Махнев, своими гнусными «виршами» ты местных «стихоплетов» рассмешил.
– А что, здесь разве тоже есть пииты? Пииты тоже попадают в ад? – спросил смущенный Владимир. Он был настолько подавлен, растерян и пристыжен, что и не знал, чем парировать жестоким словам Виктора.
– Конечно, есть! Чего бы, им не быть? Махнев, ведь можно слыть и неплохим пиитом, но, что пикантно – быть при этом содомитом! – демон похохатывал от удовольствия. – Увы, но муза не спасает от греха.
Владимир затравленно посмотрел на демона – тот рвал крупные ягоды малины, отправлял их пригоршнями в рот и жмурился от удовольствия.
– Итак, на чем мы остановились, дорогой мой, Владимир Иванович? – глаза Виктора лукаво поблескивали, красивый рот был измазан красным малиновым соком.
Владимир сел на пенек и пожал плечами.
– А остановились мы на том, что тебе поднадоела стихотворная форма нашего общения. Так? Дорогуша, я этого и добивался! Это был мой первый урок. Он самый легкий и невинный. Впредь я постараюсь не надоедать тебе стихами. Оставим сие занятие для гениев иль для юнцов безусых. Гениев – не много, их, к сожалению – единицы. Ну, а юнцов безусых можно только пожалеть. Стихи – не самая большая глупость в их суетной жизни. – Виктор помолчал, глядя в упор на своего подопечного – тот не знал, куда деть от стыда глаза. – Я думаю, что в следующем воплощении ты не будешь больше марать бумагу и напрягать мой нежный слух. Ибо – Verba volant, scripta manent[55]. Да, да, голубчик, остается… И поверь, этими «остатками поэтического сумасбродства» довольно сомнительного качества засорен весь мыслимый и немыслимый эфир и все его пределы. Ты меня уразумел?
Владимир кивнул.
– Вот и славно! Мне нравится, когда ты во всем меня слушаешь. Пожени, «смирение – молодцу ожерелие», как говаривал незабвенный Петруша[56]… Эх, зело великий был самодержец, каких мало… Но и самодур тоже был отменный – венценосный сумасброд! – хохотнул Виктор. – Как сейчас помню его «Всешутейный гаерский Конклав»[57]. Ох, и затейные, я тебе скажу, оргии там проходили. И я на них бывал! Да. И не единожды мы спирю[58] с Никиткой Зотовым[59] танцевали.
