Другие гости тоже увлеченно беседовали. Арнульф говорил пианисту, что его игра делает слушателя счастливым и что он играет быстрее, чем можно вообразить.
— Это только ты не можешь вообразить! — крикнула ему Мирта, прервав на секунду разговор с отцом.
Арнульф, очень старавшийся говорить как представитель городской элиты, ведь его родители были немцами, сказал пианисту, что да, все верно, его жена намного умнее его. Но где он прав, там он прав, эти вариации на тему Диабелли его просто осчастливили.
Тем временем Клара успела узнать, что сосед в пестрой рубашке и кожаных сапогах был хозяином доберманов, и сказала ему, что раньше у нее тоже были собаки. Сосед улыбнулся и заявил, что собаки — очень милые животные, такие верные, вот только они невзлюбили собаку, живущую в этом доме, жесткошерстную таксу с далеко не безупречной родословной, и однажды, после погони прямо по грядкам, едва не разорвали ее в клочья.
Мирта звонко рассмеялась, отец ухмыльнулся и закурил новую сигарету. Клара взглянула на них, но не поняла, чему они смеялись.
Клара с отцом, да и сосед тоже, ушли далеко за полночь. Отец был несколько пьян; подойдя к двери, он оглянулся — Арнульф и Мирта стояли в гостиной, между ними покачивался пианист, и все трое махали им вслед.
На следующий день, вскоре после обеда, позвонила Мирта и сказала снявшему трубку отцу, что вчера был замечательный вечер, особенно благодаря столь интересному знакомству с ним и с его очаровательной женой, и что ей было очень приятно наконец-то вволю, от всего сердца поговорить с кем-то о Гете. Ей этого так не хватает. Нет ли у отца настроения на минутку заскочить к ней на чашечку чаю?
— Прямо сейчас, через полчасика.
Отец ответил:
— Да, конечно, с удовольствием, — и сразу же отправился в путь, потому что хотел пойти окольным путем.
На этот раз такса бегала в саду; когда отец позвонил, она подбежала к калитке и немножко полаяла. Но этой собачке было не испугать даже отца.
Арнульф обретался в конторе, девочки в школе, но горничная была дома, она и подала им чай и печенье. (Мускулы у нее были словно у тяжелоатлета, и звали ее Делия.) Гостиная уже не выглядела как концертный зал, Мирта и отец сидели друг против друга на ампирных стульях. На этот раз с тем же жаром они говорили сначала о книге, которую отец как раз переводил, а потом, перепрыгивая с темы на тему, о Лазурном береге — излюбленном убежище успешных художников и писателей (Пикассо, Сомерсет Моэм); об Арнольде Цвейге и о том, что жизнь в Палестине была для него не только приятной. Об Анне Франк и ее дневнике и о том, что десяток немецких издательств (отец был знаком с отцом Франк) отказались его печатать, пока наконец Ламберту Шнейдеру не удалось добиться публикации; о Максе Броде и о том, как замечательно, что он без всякой зависти признал, что его друг Франц пишет лучше, чем он. О Стефане Георге, которого мой отец не переносил, а Мирта хотя и считала лакировщиком — она сама придумала это слово, и они оба посмеялись его меткости, — но находила впечатляющим. Отцу не нравился и Рильке, он издевался над его графинями и белым слоном, который то и дело встречался в его стихах, а Мирта, чтобы доказать отцу, как все же хорош Рильке, прочитала наизусть стихотворение о благородных лебедях, которые, устав от лобзаний, в священную трезвость вод клонят главы. Но тут она сообразила, что это написал Гёльдерлин, и они рассмеялись, еще веселее.
Когда на закате отец шел назад тем же кружным путем — улица с доберманами, опушка леса и маленькие домики, вниз по склону и от церкви домой, — он был в полном восторге, а дома сразу же приготовил стопку книг, которые собирался отнести Мирте в следующий визит.
Конечно, состоялся и следующий визит, и третий, и четвертый. Теперь они говорили и о музыке, о Шуберте и как ему не везло с женщинами, о Моцарте и о том, почему приличное общество от него отвернулось: не из-за карточных долгов, а потому, что Фигаро, этот наглый подстрекатель к революции, не мог понравиться венской знати. Кайзеру тем более. (Мирта выразила мнение, что должно было произойти что-то более шокирующее. Наверное, Моцарт залез под юбку императрице, или шлепнул ее по заду, или что-нибудь еще в этом роде.)
В пятый или шестой визит Делии в доме не оказалось, и Мирта, а вскоре и отец болтали меньше обычного. На этот раз они сидели рядом на диване, смотрели друг другу в глаза и пили чай маленькими глоточками. В саду пели птицы. Наконец Мирта дотронулась до руки отца, случайно, а может быть, и нет, и они, забыв обо всем, поцеловались. Отец снял очки. Сигарету он держал в руке, которой обнимал Мирту. Другой рукой он гладил ее по спине. Они просто впились губами друг в друга, они даже кусались. Юбка Мирты поползла вверх, или это отец тянул ее, на нем самом уже не было брюк, они катались по дивану и тяжело дышали, и стонали, и кричали от восторга, а когда пришли в себя (Мирта лежала на отце), оказались уже не на диване, а на ковре. Трусики Мирты, словно флаг, висели на ее правой ноге. Сигарета валялась на ковре. У окна сидела жесткошерстная такса Баши и чесалась.
Вскоре отец попрощался — Мирта наградила его под конец жарким поцелуем — и пошел кружным путем домой. Он провел бессонную ночь: ворочался, включал и выключал свет — в новом доме, в этой развалюхе, они с Кларой спали в разных комнатах, — полистал одну книгу, другую, съел яблоко, выпил воды и все-таки не смог заснуть.
На следующий день отец снова побывал у Мирты. Он пришел не предупредив, сразу после обеда, поскольку знал, что Мирта поздно встает. На этот раз дома были смешливые дочки и Делия. Иногда девочки пробегали через гостиную из своих комнат в сад и обратно, а Делия возилась в коридоре. (Правда, Арнульф сидел в конторе.) Отец сказал Мирте, что вчера все было замечательно, необыкновенно, она сделала из него другого человека или, скорее, помогла другому человеку, жившему в нем, выбраться на свет Божий. Но у их любви нет будущего. Он не может.
— Я люблю Клару. Это невозможно.
Мирта слушала отца, глядя перед собой, потом посмотрела ему в глаза, снова уставилась перед собой — мимо пробежали девочки — и прошептала, что она понимает, она ведь тоже любит Арнульфа, но не разочаровала ли она его, такая, какой была вчера, он ее просто застиг врасплох своим штурмом. Ничего подобного она не ожидала.
— Нет! — воскликнул отец. — Но Клара!
— А Эдвин Шиммель? — прошептала Мирта и приложила палец к его губам. — Он тебе никогда не мешал?
— Эдвин Шиммель? А какое отношение имеет ко всему этому Эдвин Шиммель?
— И это спрашиваешь ты? — прошептала Мирта еще нежнее. — Клара была от него без ума, об этом все знали. Да ты и сам знаешь.
— Что я знаю?
— Ну что он неожиданно женился на этой Тильде и взял в приданое целую фабрику, а не прошло и четырех недель, как Клара вышла замуж за первого встречного. Я хочу сказать, так все говорили, ну ты же знаешь, люди любят поболтать.
Отец вскочил, стремительно прошел к двери и помчался вниз по крутому спуску, мимо доберманов, неистовавших рядом с ним и готовых перескочить через забор, но он даже не заметил их.
