Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
Глава 31
Теперь в ранние часы дня, я выходил с Ели на порог жилища. Поставив его лицом к солнцу, я соединял его руки и приучал сыновне почитать вышнего преславного Отца. Ели начинал уже сочленять слова и выговаривал их, усиленно дыша. Он не сосал уже больше материнской груди. Мать вскармливала его своим чудесным белым молоком. Его молодые зубы, когда он смеялся, напоминали зернышки в розовой внутренности гранаты. Когда я поднимал его к своему лицу, он кусал мою рыжевато-золотистую бороду.
Я следил шаг за шагом, как вылеплялся и возрастал маленький Авель, как следили за ростом Евы и Ели. Рост ногтей, расцветание соска изумляли меня, словно чудо бесконечно возобновляющегося рождения. Ребенок рождался в каждой гибкой и мягкой ямке своей светлой и шелковой кожи. Он был первоначальной клеткой в круговороте жизни. Она вырастала, всходила, как хлеб для утоления вселенской неутолимой алчбы поколений. Века играли на цветущем лугу его невинными руками, которые кидали тень своими движениями, таившими вечность.
Глядя на обоих в их нагой красоте, я содрогался великой гордостью моего тела, ибо в мировом веществе мы все четверо были подобны друг другу. А между тем, это было то самое тело, которое меня учили презирать. Все наслаждения мои возникали из него, и оно носило в себе печать стыда отстрел Господнего гнева.
Я не мог коснуться моего тела руками, чтобы концы моих пальцев не расцвели лаской. Оно было для меня любовью и сладострастьем. Оно дарило меня непрерывным божественным пиром. Оно было столом, нагруженным свежими плодами и сладкими яствами. Тело мое представляло как бы вкратце весь блеск и созвучность мира. Члены мои обладали гибкостью тигриц и грацией агнцев, чтобы ярче и сильней были мои радости. Ни в одном саду не цвели растения, подобные лазурным и румяным анемонам моих дыхательных трохей, ни в одном море не развивалось таких прекрасных кораллов, как мои бронхи и не было более редких кристаллов, чем мои клеточки.
Но некогда мне было запрещено любить себя в силе и грации моей наготы. Ноги мои не творили зла, когда ступали, и руки не созидали злодеянья, когда подносили пищу ко рту. Но вот, в центре моего существа находился знак, который утверждал меня работником вечности. Мозолистое дерево рода росло в моем паху. Из-за него я носил на себе клеймо греха. Да, из-за любви и моего телесного существа я был проклят в радостях моего внутреннего существа, в моих ярких и животных чувствах. Все мое земное назначенье гордо и мощно разливалось на поверхности моего тела, существо мое пышно прорывалось пламенем сладострастья и радости в моих сосках. Не было места на моей коже, которое не трепетало бы в сладостном ужасе моих желаний. Телесная любовь разбухала, как мякоть плода, под огнем моих поцелуев. От трепета крошечных детских губок волновалось все мое тело до самых глубин источников существа в священном безумие отца. И эту божественную красоту моей жизни учили меня не ведать, как будто благодаря ей я не был сознательным чудом природы и величавым образом вселенной.
Ты, Ели, вечное продолжение мое, пойдешь нагой к ручьям, и, любуясь собой, в красоте твоей грации познаешь себя маленьким богом! И тебя, Авель, второй отпрыск древа моего, посвящаю я могучей, славной и роскошной телесной любви, матери земного шара! Вот отец ваш – Адам и мать ваша – Ева. Ни один из вас не будет упрекать нас за нашу наготу, глядя, как мы пляшем в летние вечера, скинув ткани одежд.
Глава 32
Пижма отцвела. Зверобой, как бледные слезы аметиста, раскидался по лугу, словно маленькая больная душа. И снова наступила зима. Я сделал плуг. Как первобытный человек, я смастерил его из плотного дерева. Потом растопил печку. Терпеливо и тщательно выковывал железо на моей наковальне, придавая ему заостренную и коническую форму. Когда мой послушный осел потащил новое орудие по полю, деревья заволновались, словно при виде чуда. Под железным резцом подымалась пластами земля, подпрыгивая и вздыхая, а я шел большими шагами, опираясь руками на обжу плуга, полосуя землю с востока на запад, как движется солнце. Мой крик, когда я кончил первую борозду, взвился выше вопля нивы, ибо мое знание было равным священному искусству древнего пахаря. Я был хмельным супругом жизни, ранившим девственную утробу супруги. Земля глухо дрожала в своих недрах под моими ногами.
В течение трех дней я работал с оралом, потом, запрягшись с моим покорным другом в борону, разровнял ниву, удобренную с октября свежим навозом и жирным перегноем.
Неси же, Ева, скорее румяные зерна! Широкими ровным размахом, мерно согласуя шаги мои, я пойду прямо через поле, погружая в мешок с зерном руки и разжимая их, а дойдя до межи, поверну обратно, шествуя неизменно, как время, что сеет часы и минуты. Так сеял я, и семена разливались золотым дождем сквозь мои пальцы, раскидываясь далеко вокруг.
Однажды, в конце зимы, я углубился в лес. На ветвях зеленели молодые почки и, словно капли молока, цвели буквицы. Я побежал домой, крича Еве, как провозвестник новой поры.
– Весна, о, радость, шла белою поступью там, по тропам!
Таки пастух, когда стает снег, идет на равнину, а потом отворяет ворота хлева и выводит стадо пастись на новой траве.
Этот год был годом обилья и урожая. Хлеб всходил и густо колосился. Под тяжестью плодов склонялись деревья. И Майя познала любовь быка и родила. Овцы паслись под охраной барана. В чащу вереска я поставил улья. А ведь мы вступили в лес совсем одни, но ныне милости природы осенили нас. Молоко жизни разливалось из сосцов божества. И снова земля одарила нас благами за благо-завершенный день в простоте нашего разуменья.
Под пологом небес всякая вещь дает бесконечную помощь тому, кто с сыновним, честным сердцем покоряется своему долгу. Корова наполняет свое вымя, овца щиплет траву и изливает свое молоко, пахнущее миндалем. Пчела дает свой мед. Для человека надо лишь немного труда и любви, чтобы поле произросло и яблоко позлатилось на ветвях. Воздух, ветер и солнце довершат остальное. Я поднял землю, посеял рожь, посадил семена для нашей будущей алчбы.
Время породило новые обряды. Ева и я танцевали в первый день перед священным благоуханием хлеба. Мы вместе праздновали пору пахоты и посева. Крылатые песни порхали вокруг первого жужжащего роя. То было наивной и милой церемонией, как в период пастушества. И, подражая природе, я стал прививать деревья. Я подрезал ножом молодое фруктовое деревцо, зажал между его створками сочный побег и тихо промолвил дереву, как в миг любви:
– Ты, деревцо, будь брачным соком и плотью. Ради этого я сделал тебе ранку.
Движенья мои были уверенны и благоговейны. Сочетая браком зеленые жизни растений, согласно закону Гимена и жертвоприношения, я был связан внутренними узами с душою земли. Всякая прививка есть символ: в ней таится красота сочетанья. Она подобна оплодотворению животных.
Как супруг припадает к губам девственной невесты, так и ветвь вонзается в разорванные створки раны. Я позвал Еву и сказал ей.
– Я привил мою жизнь твоей. Я дал тебе Ели и Авеля. А теперь, видишь, я сочетал этот стебель с молодою и душистою веткой.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
