Что это за эпизод? Представьте себе туалет. Конечно, не с такой пестрой испанской плиткой, как у Пауло, а простой школьный сортир с ассорти разных неприятных запахов. Потому что большая перемена, и в сортир набилась целая ватага, и все дымят, чадят и чудят, как могут.
Но короли представления, как частенько бывало и, видимо, еще долго будет, они с Пауло. У них самый оригинальный клоунский номер, и все внимание любопытствующих однокашников опять сосредоточено на них.
Ведь сейчас он, Сантьяго, демонстративно, листочек за листочком, рвет на части тетрадь Октавио по кличке Промокашка. Но не просто тетрадь, а тайную тетрадку со стихами и рассказами извечного любимца классной дамы Паломы Оливейрес. А Пауло в это время, смешно задирая толстые ноги, то танцует “танец с саблями Сальвадора Дали для самого Арама Хачатуряна”, то расхаживает, важно передразнивая павлинью походку Паломы Оливейрес…
Счастливые и бесшабашные, они не сразу поняли по испуганным глазам однокашек, что за их спинами стоит заглянувшая в отхожее место сама классная дама и учитель словесности Палома Оливейрес. И что она забыла в мужском туалете, в котором высокой словесностью и не пахнет? Может быть, решила проверить, что это за шум? Не избивают ли ее любимца Октавио?..
И надо же такому случиться, что Палома заглянула именно в тот момент, когда Сантьяго дорывал последний листочек со стихами Октавио и даже плюнул на него, показывая, как смачно им подотрется.
– О! – хватается за голову Сантьяго. – И зачем я тогда сделал это, зачем вместе с Пауло тайно залез в портфель Октавио и вынул толстую тетрадь? Зачем потом, хвастаясь перед друзьями, стал рвать писанину Октавио на части? Зачем, зачем, зачем?
Чего им не хватало?! Ведь они были королями футбола, лучшими игроками школы номер два. Ну, подумаешь, Бланке нравился не только футбол, но еще и стихи Октавио. Подумаешь, Бланка разрешала провожать себя еще и Октавио, а не только им с Пауло. Ну и что с того? Стоило ли это такого безрассудства? За пару часов до первого урока – время в мозгу Сантьяго раскручивалось в обратную сторону стремительно, как рулон туалетной бумаги, – они с Пауло подкараулили у дома Бланку, чтобы пойти с ней в школу. У них, кажется, были серьезные претензии к Бланке.
– Это правда, Бланка? – сразу взял быка за рога Пауло.
– Что?
– Правда, – стараясь подражать другу и беря из рук Бланки ранец, спросил Сантьяго, – что тебя вчера провожал этот Промокашка?
– Не отнекивайся! – продолжал допрос Пауло грозным, прорезавшимся с недавних пор баском. – До нас дошли слухи, что, пока мы с Сантьяго отстаивали честь школы на футбольном поле, этот скользкий тип, Октавио, набрался наглости проводить тебя до дома.
– Почему он скользкий? Мне не показалось, что он какой-то скользкий.
– Ха, – ухмыльнулся Сантьяго, – она еще спрашивает! Да знаешь ли ты, что он поскользнется на первом же мяче? Он же абсолютно не может играть в футбол!
– Зря вы, мальчики, его ненавидите. Вы не знаете, какой он хороший. Если бы вы только знали его получше! Подумаешь, он не играет в футбол! Зато он очень хорошо поет. Его диапазон – несколько октав.
– Вот-вот! – воскликнул Пауло. – Самое место ему на трибуне – петь гимн нашей школьной команды. Так нет, он поет в хоре. Да еще стоит рядом с тобой.
– А если бы он танцевал, то можно было бы взять его в танцевальную группу поддержки, – по-своему развил шутку Пауло Сантьяго. – Жаль у нас, футболистов, нет группы поддержки.
– Не знаю, как насчет танцев, мы с ним только собираемся пойти на дискотеку, а вот стихи он пишет. Он ведь еще и стихи пишет. Знали бы вы, какие они у него хорошие.
Так они с Пауло узнали про стихи Октавио. И это был уже перебор, этого уже они с Пауло простить Октавио не могли. Тут уже они завелись всерьез. Стихи вкупе с голосом ставили под вопрос всю школьную популярность связки Пауло – Сантьяго. Эх, как плохо, что в мире есть еще что-то, кроме футбола: уроки литературы, истории и геометрии, на которых Октавио блистал, – нашелся тоже Мухомар Ауйям, Мигель Ломонасио и Леонардо де Вичьи. Если бы девчонки так же, как мальчишки, любили футбол! Но девочки чаще всего к футболу равнодушны, а их в школе больше половины.
Да, они с Пауло не на шутку позавидовали способностям Октавио писать стихи, они-то не могли позволить себе ничего подобного из-за увлечения футболом. И вот тогда они решились на сладкую месть.
Наказание последовало незамедлительно и было жестоким, все-таки Октавио был любимчиком Паломы Оливейрес и еще дюжины учителей, кроме, разумеется, учителя физкультуры, но в женском коллективе голос учителя физкультуры – как воланчик в сонме истеричных виолончелей.
Итак, наказание было неоправданно жестоким и неотвратимо быстрым. Во-первых, Пауло обязали в течение месяца дежурить на школьной кухне, чистить там картошку, лук и морковь. Но, главное, делать это он должен был каждый день после уроков, вплоть до ужина, в то время когда ребята отстаивали честь школы в неофициальном городском чемпионате на поросшем лопухом пустыре.
Во-вторых, Палома Оливейрес настояла на том, чтобы Сантьяго собрал все оторванные листы и переписал толстенную тетрадку Октавио ровно сто раз без ошибок, помарок, клякс и весьма разборчивым почерком. А потом переписанную тетрадь предполагалось раздать по классам, чтобы все узнали о способностях Октавио, и, может быть, заинтересовались, и сами попробовали себя в сочинительстве.
Это был настоящий шок для школьной команды.
– Но это нереально! – на правах капитана команды первым всхорохорился Хорхе. – Кто же тогда будет защищать честь класса на мини-чемпионате Мехико? Кто будет тренироваться, ведь чемпионат на носу?
– Вот Октавио и будет! – сказала Палома. И, хотя Октавио не мог играть в футбол и сам не желал, чтобы его стихи кто-либо увидел, не то что переписывал, Палома Оливейрес была неприступна, считая, что его речами движет страх перед одноклассниками и ужас пред грозной связкой Сантьяго – Пауло, что Октавио боится возмездия товарищей, что его подговорили не давать переписывать стихи, как оно, собственно, и было…
Да, Палома была непреклонна. Нашкодил – будь добр ответь. И вот уже, тужась от усердия, Сантьяго царапает строчки, стараясь писать без помарок и клякс.
Сантьяго до сих пор помнит, как тяжело давалась ему поначалу эта писанина. Как он потел, сидя в душном классе. Как он мучился, то и дело отвлекался, улавливая футбольный рев мальчишек сквозь толстые рамы, выводил буковку за буковкой, в то время как Октавио заменил его в команде, а кому же еще играть, не Бланке же? Буковку за буковкой выводил какую-то бессмыслицу, вроде:
Я писатель.
Он футболист.
Он подходит к Бланке справа.
Он подходит к Бланке слева.
Я В ТЕНИ ЕГО СЛАВЫ.
И все в том же роде.
Не сразу Сантьяго понял, что эти стихи о них – Сантьяго и Бланке. И о том, что Октавио восхищается Сантьяго. И что Октавио рефлексирует, а на самом деле хочет стать им – первым футболистом школы номер два города Мехико. Переживает, что Сантьяго будто бы звезда двора, а Октавио ничтожный поэтишка.
