Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 122
Многое предстоит сделать для того, чтобы защититься от этой новой, более агрессивной цензуры. Нужно готовить “зеркала” сайтов, которые подвергаются DDoS-атакам, или учить делать это администраторов: многие из них самоучки и не всегда способны справиться с проблемой. Нужно учиться искажать, скрывать или даже сознательно засорять свой “социальный граф”, представляя его так, что он окажется бесполезным для тех, кто будет пытаться блокировать информацию исходя из демографических характеристик пользователей. Можно придумать, как изобразить любого пользователя инвестиционным банкиром, который хочет читать “Файнэншл таймс”. Можно затруднить захват и уничтожение групп в “Фейсбуке” и других социальных сетях. Или, например, найти способ извлекать пользу из таких методов, как краудсорсинг, в борьбе с цензурой в интернете, а не в облегчении работы цензоров. Если лоялисты рыщут во Всемирной паутине в поисках крамолы, то почему бы оппозиционерам не искать сайты, нуждающиеся в дополнительной защите?
У западных политиков большой выбор возможных шагов, и все их стоит тщательно взвесить с учетом незапланированных негативных последствий, которые может вызвать каждый из этих шагов – зачастую за границами региона, где эти меры будут приняты. Разумеется, крайне важно продолжать финансировать разработку инструментов для доступа к заблокированным сайтам: блокирование сетевых адресов остается главным методом контролирования интернета. Но политики не должны упускать из виду новую, потенциально более опасную угрозу свободе мнений, которую несет интернет. Борьба со старыми, уже рассыпающимися барьерами – неважный фундамент для политики. Иначе случаи вроде российского (редко применяется фильтрация интернета, но есть множество других способов продемонстрировать возможности правительства) будут неизменно озадачивать западных наблюдателей.
Главное, о чем следует помнить: если различаются контексты, различаются и проблемы. Следовательно, нужны нестандартные решения и стратегии. Интернетоцентризм (это пагубное стремление ставить интернет-технологии выше среды, в которой они будут применяться) рождает у политиков ложное чувство комфорта, пустую надежду на то, что некая универсальная технология снесет все файерволы на своем пути, решив таким образом проблему контроля над интернетом. События последнего десятилетия, для которого характерны усиление и усложнение контроля, позволяют сделать вывод о том, что авторитарные режимы добились больших высот в преследовании инакомыслия, причем вовсе не обязательно с привлечением высоких технологий. Большинство файерволов, которые предстоит уничтожить, имеют скорее социальную или политическую, чем технологическую природу.
Проблема в том, что именно те, кто конструирует (нередко при финансовой поддержке западных правительств и фондов) орудия для разрушения файерволов, имеющих технологическую природу, доминируют в публичной дискуссии. В их интересах преувеличить действенность собственного продукта и скрыть наличие других, не связанных с технологиями, угроз свободе выражения. Тем самым технари вводят в заблуждение политиков, а те принимают неверные решения о распределении ресурсов для борьбы за свободу интернета. Чжоу Шиюй, основатель группы технической поддержки Фалуньгун (группа создает и распространяет ПО, с помощью которого можно пробиться на сайты, блокируемые китайским правительством), полагает, что “сражение за интернет свелось к потасовке за доступ к деньгам”. Он также заявил в интервью “Нью-Йорк таймс”, что “на каждый доллар, который тратим мы [США], Китай тратит сто, а может быть, несколько сотен” (это был аргумент в пользу того, чтобы выделять больше средств на продвижение подобных инструментов в Иране). Это в высшей степени неверно и лицемерно и напоминает споры времен холодной войны об отставании по числу ракет, только на сей раз речь идет о том, чтобы обогнать врага в цифровых вооружениях.
Такого рода аргумент консервирует миф о “дилемме диктатора” и о том, что авторитарные правительства уязвимее для технологической угрозы, чем они кажутся. Однако даже если такая манипуляция общественным мнением может быть устранена, следует помнить, что нельзя справиться с цензурой, не занимаясь решением двух других проблем – слежки и пропаганды. Децентрализация интернета делает сравнительно легкой бесконечную мультипликацию каждого байта. Но за это приходится платить, ведь одновременно возникает возможность создавать новые, более оперативные и зачастую более легитимные СМИ, которые сделают государственную пропаганду правдоподобнее. Более того, можно проследить, как информация распространяется в киберпространстве, и больше узнать о тех, кто ее распространяет. Информация тяготеет к свободе, но этого мало: свободными должны быть и те, кто ею обменивается.
Глава 5
Добро пожаловать в “спинтернет”[10]
Долго казалось, что у президента Уго Чавеса не может быть аккаунта в “Твиттере”. Лаконичность точно не принадлежит к числу добродетелей венесуэльского президента: за последние десять лет он провел в телеэфире более полутора тысяч часов, развенчивая капитализм в собственном шоу “Алло, президент”. В марте 2010 года самопровозглашенный лидер “боливарианской революции”, выступая по телевидению, даже назвал интернет “вражеской траншеей”, а всех, кто пользуется “Твиттером”, интернетом и эс-эм-эс, чтобы критиковать его режим, причислил к террористам. У президента Чавеса были причины опасаться интернета. Отправленная им за решетку судья стала пользоваться “Твиттером” для общения с единомышленниками, оставшимися на свободе, а глава оппозиционного телеканала во всеуслышание объявил о плане властей сместить его с должности. Реакция венесуэльского президента – нечто большее, чем цветистое выражение. Очевидно, у него, как и у его американских хулителей, сложилось впечатление, будто движущей силой иранских протестов был “Твиттер”.
Когда венесуэльские оппозиционеры начали пользоваться “Твиттером” для координации своих действий, Чавес изменил свою точку зрения. В конце апреля 2010 года Диосдадо Кабельо – советник Чавеса, возглавляющий орган по надзору за массовыми коммуникациями, – оповестил пользователей “Твиттера” о том, что скоро у Чавеса появится собственный аккаунт: “Товарищи! Открыт аккаунт @chavezcandanga. Скоро мы начнем получать сообщения от нашего команданте”. Испанское слово candanga означает “дьявол”, но не только: так в Венесуэле называют человека, отличающегося крутым нравом. В течение суток после регистрации в “Твиттере” у Чавеса появилось пятьдесят тысяч подписчиков, а в течение месяца – более полумиллиона. Это сделало венесуэльского президента одним из самых популярных неанглоязычных политиков, имеющих аккаунты на англоязычных сайтах. Роман Чавеса с хайтеком продолжился. В июле 2010 года он дошел до того, что вовсю расхваливал “аппаратик” – айпод, подарок от дочери. “В нем около пяти тысяч песен, но он крошечный. Помню, раньше приходилось иметь дело с грудой кассет”, – хвастался Чавес. Боливарианская революция превратилась в техническую.
Чавес – пользователь “Твиттера”, в отличие от реального задиристого Чавеса, был обаятельным и любезным. Он вполне вежливо ответил шестнадцатилетней мексиканке, обвинившей его в стремлении к диктатуре: “Здравствуй, Марианна! На самом деле я – антидиктатор. И я люблю прекрасную Мексику”. А когда венесуэлка с никнеймом Desiree поведала в микроблоге о своем восхищении Чавесом, он “прочирикал” в ответ: “Моя дорогая Desiree! Шлю поцелуй”. Кроме того, Чавес заявил, что сумеет убедить своего приятеля Эво Моралеса, президента Боливии, также начать пользоваться “Твиттером”.
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 122
