— Да… конечно. — Граф указал ей на кресло рядом с его собственным, и она с благодарностью села. — Ну, как все прошло прошлым вечером? Мама сказала, что вы имели огромный успех.
— Это очень мило с ее стороны. Думаю, все прошло достаточно хорошо.
— Как мне хотелось быть там… — тихо произнес он.
«Мне тоже», — хотелось ей сказать, но если бы у нее и хватило духу в этом признаться, слова все равно не вышли бы из горла.
Граф заговорил о Катерине:
— Она тоже очень сожалела, что не смогла там быть… очень сожалела. Но Катерина поехала со мной, потому что…
— Да, конечно… я знаю. — Как мог он предположить, что Катерина, которая станет его женой, не поедет с ним?
— Я хотел отсрочить… — Микеле говорил медленно. — Но доктор сказал мне, что времени больше нет. Вы понимаете, да?
— Да, — спокойно ответила она, хотя на самом деле ей хотелось пронзительно закричать. Если бы только он перестал говорить о ее жалком и ужасном певческом дебюте, как будто это для него самое важное, когда единственное, что сейчас имело на всем свете значение, — это будет ли операция успешной, а его выздоровление полным! Чувствуя отчаяние, Канди отвернулась от него и, вглядываясь в ровную поверхность сверкающего озера, подумала, что если бы у нее был шанс, отказавшись от всех своих надежд на собственное будущее, ему помочь… И тот факт, что он не любит ее при этом, не имеет никакого значения. Если Микеле выдержит операцию, он непременно женится на Катерине, но ей это все равно. Нет, это ее, конечно беспокоит… ужасно беспокоит, но его женитьба не самое главное. Единственное, что сейчас важно, — это чтобы с ним все было хорошо… чтобы послезавтра его дорога вперед стала чистой и ясной… и чтобы была эта дорога вперед…
— Кандида, — внезапно попросил Микеле, — посмотри на меня! — Она повиновалась, ее бледные щеки слегка порозовели. — Скажи мне… — Он перешел на «ты» и наблюдал за ней так напряженно, что девушка почувствовала, как на ее щеках вспыхнул румянец. — Прошлым вечером ты имела огромный успех. Он сделал тебя очень счастливой?
— Счастливой? — Глаза выдали ее смущение.
— Да. Это то, чего ты хотела, ведь так?
— Я… — Она отвернулась. — Да, конечно.
— Тогда я тоже добился того, чего хотел.
Горло ее сжалось, она не осмеливалась заговорить и почти в отчаянии встала.
— Канди… — В первый раз он воспользовался ее уменьшительным именем. — Ты ведь не уходишь, Канди?
— Я не должна вас утомлять, — напряженно произнесла она.
— Ты меня не утомляешь. Я не чувствую боли, и мое состояние уже не может ухудшиться. Это не та болезнь.
— Да, но…
— Я не хочу, чтобы ты ушла, Канди, не сейчас.
Он встал и остановился позади нее. Она почувствовала его дыхание на своих волосах, и пульс ее начал учащаться.
— Если… если все пройдет хорошо, ты навестишь меня вновь? После операции? Ты можешь остаться до нее?
— Если вы хотите, — нетвердо прошептала она. — Но у вас будет Катерина.
— Катерина? — удивленно повторил Микеле.
— Ну… она ведь останется, да?
— Недолго. У нее с десятого числа этого месяца начинается послушничество в монастыре Святых Ангелов.
Канди развернулась лицом к нему.
— У нее… что? Что вы сказали? — спросила она тихим голосом.
— Послушничество. Разве она тебе не говорила? Катерина наконец приняла решение, дня три или четыре назад. Но идея эта была с ней еще с детства. Она несомненно станет монахиней.
— М… монахиней?
— Да. Но почему мы говорим о Катерине? Канди в этот момент не могла мыслить ясно, чтобы притворяться.
— Я… я думала, что вы собираетесь на ней жениться…
Несколько секунд царила тишина, пока граф пристально смотрел девушке в лицо. Затем он заговорил тихо и хрипло:
— Ты думала, что я собираюсь жениться на Катерине?
— Да. — Она боялась посмотреть на него.
— Но… Канди, мы с Катериной близкие друзья с детства. Вот почему она приехала сюда со мной, почему ждет… по крайней мере до завтра, прежде чем отправится назад в Рим. Но мы были только друзьями, и ничего больше. В течение последних нескольких месяцев она медленно приходила к решению о своем призвании, и, поскольку мы с ней как брат и сестра, мы проводили много времени, обсуждая это вместе. Это было трудное для нее время. Ей нужно было поделиться с кем-то близким своими мыслями. Но между нами никогда не было ничего большего.
Вот, значит, как! Это объясняло все, даже время, которое Микеле и Катерина провели вместе в рождественскую ночь. Нижняя губа девушки задрожала, но она ничего не смогла сделать, чтобы это предотвратить. И даже не поднимая глаз, Канди знала, что Микеле это заметил.
А затем она оказалась в его объятиях, и он держал ее так крепко, что Канди не могла дышать. Слезы каскадом полились по ее щекам, и она спрятала свое лицо на его груди.
— О, Канди… carina! — Его чуткие пальцы неуверенно гладили ее волосы. — Я так боялся… так боялся, что ничего для тебя не значу! Я думал, тебе нужна только твоя музыка. Этого я и хотел для тебя сначала… я видел, как Райленд заставил тебя страдать, и поклялся себе, что научу тебя жить ради твоего божественного голоса… расправить крылья и взлететь, паря высоко, вне пределов досягаемости всего, что могло бы затуманить печалью твои глаза. Но это было бесполезно… я отчаянно в тебя влюбился!
Чувствуя головокружение, ошеломленная и недоверчивая, Канди подняла глаза, и когда граф, наклонившись, поцеловал ее, весь мир растворился в сиянии счастья, и покой, такой покой, о котором она никогда и не мечтала, окутал ее, словно мантией.
— Я люблю тебя, — прошептала она. — О, Микеле, я люблю тебя больше всего на свете… больше жизни! Музыка ничего не значит для меня в сравнении с тобой.
Он прижался щекой к ее волосам и, когда заговорил вновь, голос его дрожал от раскаяния.
— Я не хотел говорить тебе что-то, пока… пока… — Ему не было необходимости заканчивать.
— О, дорогой! — Канди подняла на него глаза, и, хотя в их глубине плескалось страдание, там был еще и мерцающий яркий свет. — Я так рада, что ты это сделал!
Они молчали, казалось, долгое время, затем, наконец, граф поднял голову и посмотрел на нее:
— Канди, ты же знаешь, что в течение следующих суток все будет… в руках Бога… — Она кивнула. — Я просто беспокоюсь о тебе. Если… если что-то случится… если у нас не будет будущего…
— Перестань, — прошептала она. — Не говори так. Все будет хорошо… Я это знаю. Но даже если… Микеле, когда-нибудь, где-нибудь мы все равно будем вместе. Что бы ни случилось.
И, наклоняясь, чтобы поцеловать ее волосы, он знал, что она права. У них никогда не будет никаких расставаний.
