Впрочем, хорошо, что он пришел. Я не имела ни малейшего представления о том, какой сегодня день. И он наверняка это знал.
Кабинет доктора Кросс так же чист, как квартира Джеймса, но более заставлен и приятен на вид. На стене репродукция матиссовских яблок. Освещение по всем правилам. Эта комната занимает промежуточное положение между квартирой Джеймса и моей. Я полагаю, это и есть норма.
— Он не придет, — говорю я и сажусь. — Мне очень жаль.
Она сдержанно улыбается:
— Я так и думала, что он не придет.
И откуда она могла об этом знать? Она его никогда не встречала.
— Попросите его еще раз. Если вы научитесь свободно разговаривать друг с другом о ребенке, это поможет вам обоим.
Она знает, как мы живем. Знает о наших квартирах по соседству.
— Я собираюсь обследовать чердак в доме отца, — говорю я возбужденно.
Она совсем не понимает, о чем это я, и потому ждет разъяснений. Мне нравится ее сдержанность.
— Там могут находиться вещи, рассказывающие о моей матери, — говорю я. — Знаете, фотографии, письма, одежда…
Я рассказываю ей о визите к мисс Ньюман и о коробочке, хранящей жизнь Джека.
— Вы многое помните о матери? — спрашивает она.
— Совсем немного. Я помню платье, мятое платье и бусы. Еще «Вечер после трудного дня».
— Можете вспомнить ее запах, ее цвета?
Я быстро поднимаю глаза. Как она догадалась, что я всегда замечаю цвета?
— Не знаю…
— Отец говорит о ней?
— Только о том времени, когда они впервые встретились. Он зол на нее — за то, что умерла.
— Откуда это вам известно?
— Думаю, Адриан сказал мне. Я всех расспрашивала о ней, но они не рассказывали ничего конкретного. Создается впечатление, что они все вспоминают о разных людях.
Доктор Кросс сидит спокойно и обдумывает услышанное. Она не кажется ни расстроенной, ни озабоченной.
— Когда вы спрашивали кого-либо в последний раз?
— Уже не один год прошел с тех пор. Мне тогда было только двенадцать.
— Теперь-то вы взрослая. Можно опять попробовать.
— Но они же ничего не знают. Друг другу противоречат.
— Уверена, что это неправда. Они старше вас — они должны ее помнить. Может быть, они больше думают о ней именно теперь, когда сами стали взрослыми настолько, что могут иметь детей.
Она права. Я полагалась на детские воспоминания. Вполне логично обращаться к прошлому как раз тогда, когда становишься старше.
Я просидела у доктора Кросс немного дольше.
— Запишитесь на следующую неделю, — сказала она, когда я уходила.
Возвращаясь домой, я все раздумывала о том, не растеряла ли и мисс Ньюман правду о Джеке. Может, коробочка, хранящая жизнь Джека, так же пуста, как индийский сундук?
…Выйдя из кабинета, я взглянула на часы и обрадовалась, увидев, что на них только 3.15. Есть время кое-куда заглянуть. У меня всего пять минут, я совсем не уверена, что успею, поэтому пускаюсь бегом.
Двери школы видны еще до того, как я подхожу. Начинают выходить дети, поэтому я замедляю шаги. Рози я не увижу — она ходит в детский сад, и ее забирают отдельно, — но у меня есть надежда взглянуть на Эмили. Мысленно я возвращаюсь к своему желтому периоду, когда ждала около школы Генри, моего Генри, которого там не было. Вспоминаю Элен. Не уехала ли она из Англии, встречает ли все так же каждый день своих детишек, в то время как Эмили выбегает здесь из школы? Что же это за смутное трепетное ощущение, которое живет так глубоко во мне и вечно ускользает, стоит мне только к нему приблизиться?
Я узнаю женщину, которая забирает Эмили. Ее зовут Тереза, она встречает сразу нескольких детей. Мама Эмили не ждет с нетерпением, когда дочка выйдет из школы. Здесь нет Лесли, готовой выслушать рассказы обо всем, что случилось сегодня. И как это Лесли допускает такое? Как может она выносить жизнь, при которой время, что она может проводить с Эмили и Рози, слушать все, что им хочется ей рассказать, безвозвратно теряется? Они же многое могут забыть до того, как ее увидят, забыть все эти мысли, которые больше никогда у них не появятся!
Эмили выходит за руку с другой девочкой, обе прыгают. Волосы ее блестят, как золото: только что они были спокойными и густыми, потому что она остановилась, и тотчас превратились в тысячу беспорядочно скачущих ослепительных частичек, стоило ей запрыгать на тротуаре.
Она почти поравнялась со мной и только теперь меня замечает. Она останавливается и уже открывает рот, чтобы что-то сказать, но я качаю головой и прикладываю палец к губам. Вторая девочка прыгает впереди без нее. Несколько секунд мы с Эмили стоим, глядя друг на друга. Она смущенно улыбается, но попытки разговаривать больше не делает.
Я улыбаюсь ей и поднимаю руку. Посылаю ей воздушный поцелуй, отворачиваюсь и ухожу. Не хочу видеть ее, увлекаемую другими все дальше и дальше от меня.
Развернувшись, я едва не наталкиваюсь на маленького мальчика с яблоком в руке. Он остановился для того, чтобы рассмотреть его как следует, как будто не знает, что с ним делать. Его мама впереди. Она оборачивается и смотрит на него.
— Генри! — зовет она. Он не обращает внимания, поэтому она идет обратно к нему. — Пора, Генри, — говорит она. — Надо поторопиться. Томас придет с тобой поиграть.
Я иду домой к Джеймсу, специалисту по приготовлению пищи, которую едят в самое неподходящее время. Каким-то непостижимым образом он узнает, когда мне необходимо поесть. Он приспособился к тому, что я не соблюдаю режима питания. Возмущенный моей безалаберностью, он, однако, демонстрирует чудеса терпения.
— Ты повеселела, — говорит он, когда я вхожу в приподнятом настроении от противозаконного свидания с Эмили. — Как все прошло?
Секунды две я не могу сообразить, о чем он спрашивает. Затем вспоминаю доктора Кросс.
— Все хорошо, — говорю я.
— А таблетки ты принимала?
Я случайно залезаю пальцем в соус и облизываю его.
— Ты должен был стать шеф-поваром, — говорю я. — А растрачиваешь себя на компьютеры.
Он отодвигает соус в недоступное для меня место. Война с микробами стала для него такой же навязчивой идеей, как и для его родителей. Какое достижение жить в таком огромном пустом стерильном пространстве, каковым является его квартира! Микробам там просто некуда пойти. Значит, и напасть на тебя неожиданно они никак не смогут.
— Нам нужно поговорить о Генри, — внезапно заявляю я, принимая решение напасть на него неожиданно вместо микробов.
Он ничего не говорит и продолжает помешивать соус, как будто меня здесь нет.
— О нашем малыше, — говорю я, придвигая рот прямо к его уху. — На тот случай, если ты его забыл. Мы должны поговорить о малыше, которого никогда не было. Ты отец мертвого ребенка, который никогда не вырастет. Мы никогда не будем вынуждены платить целое состояние за фирменные ботинки, так как только они подходят ему по размеру. Он никогда не будет читать «Винни-Пуха», у него никогда не будет пахнуть от ног, он никогда не будет слишком громко включать свою музыку, никогда не будет просить нас посмотреть с ним футбол по телевизору, никогда не будет сидеть над системами уравнений. Он никогда не женится на той, которую мы не одобряем, никогда не подарит нам внуков…
