Когда профессор Реджинальд говорит что-то подобное, мне становится либо слишком радостно, либо слишком грустно. Не уверена, что именно я чувствую.
— Он же просто парень, профессор Реджинальд. У вас нет причин для ревности. К тому же неужели вы думаете, что я бы стала писать в дневнике его настоящее имя, и про Хосе, и всякое такое. Я придумала эту часть.
Однако, как и все влюбленные, профессор Реджинальд страдает навязчивыми идеями.
— Я не ревную, Ла. Я просто хочу сказать…
— Хотя и весьма симпатичный парень с прекрасной ладненькой фигурой. И отличными мышцами, разработанными во время пребывания в мексиканской тюрьме.
— Ты должна реально смотреть на вещи, Ла. Особенно в том, что касается этой… ты знаешь… этой крайне неоднозначной позиции, в которой ты сейчас находишься.
— Парень, который всегда знал, чего хочет женщина. А ведь вокруг было полно других женщин, кроме меня, профессор Реджинальд. К тому же Мануэль был очень настойчив.
— Ты не слушаешь меня, Ла. Ты уходишь от ответа.
— Он не причинит вам вреда, профессор Реджинальд.
— Он не причинил бы, то есть не причинит.
— Хотя, если честно, думаю, он мог бы это сделать. Но только если бы он знал, как вы ко мне относитесь. И то, как я, знаете, к вам отношусь.
Я смотрела на профессора Реджинальда грустным взглядом. Иногда слова просто рвутся из тебя наружу, и ты ничего не можешь с этим поделать.
— Ты ко мне относишься. Как? Как ты ко мне относишься?
Затем он посмотрел на меня тем особенным мужским взглядом, от которого мурашки бегут по телу: как будто бы он до этого ни о чем не подозревал.
Вот если бы я сейчас была по ту сторону решетки или он по эту, тогда бы я показала ему, как к нему отношусь.
— 39
Сегодня я просматривала свой старый большой кожаный школьный альбом с фотографиями и памятными вещичками, перевязанный ленточками и резинками. Я храню его с пятнадцати лет, поэтому он уже старый, разорванный, весь в узелках и выглядит как вещь, которую бездомная попрошайка отыскала на помойке.
Как приятно сейчас просматривать старые фотографии: вот я среди своих разряженных подруг, вот мы с Майком Брикманом во время круиза, а вот я в своем первом вечернем платье для школьного бала. Эта фотография навеяла воспоминания об этом дне, перед тем как меня несправедливо исключили. Это был чудесный вечер, полный романтических воспоминаний о тех молодых людях, с которыми я танцевала, и их подружках, которые извелись от ревности, как будто их женихи были их личной собственностью. Я даже вспомнила ту так называемую женскую потасовку с Салли Грампус в женской раздевалке, этой так называемой королевой бала, хотя я считаю, что это была всего лишь небольшая стычка.
В которой ваша покорная слуга, несомненно, победила.
Ах, если бы не директор Фостер, бал был бы просто замечательным!
Потом я взяла в руки карточку с моим номером налогоплательщика. Я получила ее от правительства, когда работала около двух недель в булочной, только потом мне это надоело. Тут был еще табель успеваемости, который я не успела сжечь, — в основном тройки и двойки, если не считать трех колов, о которых я не хотела бы говорить. Засушенный цветок, локон волос и еще всякие штучки, которые хранят девчонки, чтобы потом показывать своим детям.
Я решила, что оставлю этот альбом кому-то очень особенному в своей жизни. И все остальное, что можно написать на бумаге или положить в коробку.
Больше всего меня умиляет последнее завещание, написанное старым мистером Мерчинсоном. Не могу выразить, как мне приятно вспоминать его заботу и любовь, которую он чувствовал к своей Ла-Ла!
Не то чтобы это завещание имело какую-то юридическую силу, потому что оно было написано водоотталкивающим маркером на обороте одного из листков с рекламой интернет-службы по исследованию психики, но мне все равно приятно его хранить, потому что оно служит доказательством доброго ко мне отношения мистера Мерчинсона.
ЗАВЕЩАНИЕ МИСТЕРА МУР
В здравом уме я оставляю Дэлайле все свое состояние.
Сладкая ла-ла!
Нуждаться — не значит сильно хотеть, мой дом, моя машина, мой дом, детям. Надеюсь, они полюбят мою Ла-ла-ду! Знаю, адвокаты, они ла-ла для моей ло-ло
Навеки весь мой, Харр Т. Мерч
Ну что за милый старичок!
Должно быть, я была очень привязана к мистеру Мерчинсону.
— 38
Осталось только тридцать восемь дней. Много, но недостаточно.
— 37
Сегодня ночью я не могла заснуть и представляла себе, как сосу член профессора Реджинальда. Я представляла себе, как он возбуждается. Я представляла, как его член становится твердым в моих руках. Это не потому, что нахожу профессора Реджинальда привлекательным (на самом деле нет). И не потому, что думаю, что его член может оказаться более привлекательным, чем он сам (наверное, нет).
Просто ни о чем другом в тот момент я больше не могла думать.
Потом занялась мастурбацией, после чего заснула.
— 36
— Ты или абсолютно невиновна, либо ты сумасшедшая, — сказал мне вчера Джошуа Бирнбаум по телефону из своего загородного дома в Сиэтле. — При любом раскладе мы выиграем.
Надо сказать, что слова моего преданного своему делу и гениального адвоката, Джошуа Бирнбаума, вселили в мою душу надежду на лучшее.
— 35
Я не видела надзирателя Харрисона вот уже несколько дней, как вдруг сегодня он неожиданно явился ко мне в камеру с письмом от творческой команды программы «Шестьдесят минут».
— Вообще-то это «Шестьдесят минут-два», а не то шоу с Майком Валласом и всеми остальными. Там уже работает другая кучка придурков.
Насколько я понимаю, надзиратель Харрисон всегда мечтал попасть на шоу «Шестьдесят минут». Теперь он не угомонится, пока не попадет на шоу «Шестьдесят минут-два».
— Так что, малышка, давай состряпай для них сенсацию, да, вот так, вот здесь. А когда ты будешь, будешь, о, крошка, готова, я постараюсь, о да, так тоже хорошо, да. В общем, как только, только ты будешь готова, я постараюсь организовать тебе встречу с репортерами из «Шестьдесят минут-два».
Еще одна пачка очередных вырезок из прессы о вашей покорной слуге. Их прислала мне по почте мой пресс-секретарь из Голливуда, значит, они все были напечатаны за последние две недели.
Кажется, я опять хит сезона.
Все по-прежнему, без особых сюрпризов. Черная Вдова то. Самка богомола се. Трагически погибшие жертвы. Беспрецедентная бесчеловечность. Подавляющая воображение безжалостность по отношению к мужчинам. Десятки нераскрытых преступлений по всей территории Соединенных Штатов. Звериная жестокость в сочетании с хладнокровным расчетом. И не забудьте упомянуть Кеннеди, Мартина Лютера Кинга, а также Мировой торговый центр, семью Мэнсон[15]и самоубийство Курта Кобейна.[16]
