«А я, в отличие от нее, не смеялась бы, если бы ты все время делал мне комплименты», хотелось мне сказать, но я была не в том настроении, чтобы выдавать игривые комментарии.
— Ладно, я слишком разговорился, — извинился Тору. — Ты не считаешь меня дураком или позером?
— Вовсе нет. Можешь рассказывать мне обо всем, что накипело у тебя на душе. Я никогда не считала тебя дураком или позером. И ты это прекрасно знаешь.
Кажется, голос у меня прозвучал эмоциональнее, чем хотелось, но к горлу подступал комок. А кроме того, я действительно сказала то, что думала. Ни одного лживого слова.
По дороге к бару, где работает Тору, мы проезжали недалеко от церкви.
— Высади меня здесь, — попросила я. — Пойду к Като и выложу им всю правду. Скажу, что не буду больше ходить в церковь. Нужно это сделать сейчас.
— Я с тобой.
— Нет, не надо, — решительно, даже раздраженно отрезала я. Представила, как Тору стоит позади меня, а я в это время бормочу несвязные объяснения. Пастор Като и его жена, конечно, подумают, что я трусиха и взяла с собой Тору для моральной поддержки. — Да, пойду одна.
— Я не собирался идти с тобой в дом Като, — засмеялся Тору. — Я знаю, что ты справишься и без меня. Просто хотел сказать, что подожду тебя в машине.
— Зачем?
— Просто хочется.
Мы заехали на автостоянку в церковном дворе. Тору выключил фары и двигатель. Я хотела еще раз его успокоить, чтобы он не волновался из-за меня, но, глянув в лобовое стекло, увидела нечто, привлекшее мое внимание.
На скамейке возле песочницы, прямо напротив машины, метрах в двадцати от нас, сидели двое. На этой скамейке сиживали когда-то наши матери, пока мы резвились неподалеку. Но на сей раз это были Кийоши и Кейко. Оба с застывшими, но самодовольными физиономиями уставились на нас.
— Я скоро вернусь, — сказала я Тору и вылезла из машины.
Дом пастора был прямо напротив, но я, сделав крюк, направилась сначала к скамейке.
— Что за парень с тобой? — спросила Кейко. Теперь она уже не хихикает, как в былые времена, если речь заходит о мальчишках. С кем это ты раскатываешь на машине в такую темень? — продолжает она допытываться. В голосе — лед.
Кийоши между тем сосредоточенно разглядывает свою обувку — все те же вечные коричневые полуботинки, в которых он ходит в церковь. А Кейко одета совсем не так, как две или три недели назад.
Вместо легкого платья или короткой обтягивающей юбки на ней юбка длинная, черная и в складку, накрахмаленная белая блузка и серый кашемировый свитер.
— Это Тору Учида, — просветила я ее. — Кийоши тоже с ним знаком. Мы вместе росли.
Я ожидала, что Кийоши поднимет наконец голову и кивнет, подтверждая истинность моих слов. Но он отвернулся и уперся взглядом в детскую горку, словно увидел там нечто удивительное.
— По-моему, молодой девушке неприлично разъезжать на машине с парнем, который старше ее. Не так ли? — поддевает меня Кейко.
— Перестань говорить ерунду. — Меня это уже начинает раздражать. — Мы просто беседовали, так же, как и вы. Сидите тут и трепитесь.
Кейко чуть не задохнулась от злости.
— Да как ты смеешь сравнивать? — Ее лицо при этих словах скривилось в брезгливой гримасе, чем сильно напомнило мне бабушкину физиономию. — Мы присели здесь после библейских чтений и говорили о Святом Духе. А вот о чем вы говорили, не знаю. Может, расскажешь?
Не пересказывать же ей исповедь Тору!
— Не хочу! — заносчиво выпалила я.
Тут Кийоши повернул голову и, кажется, впервые посмотрел на меня. На его суровом лице подозрительное и обескураженное выражение.
— Успокойся, мы говорили не о том, о чем ты подумала, — обратилась я снова к Кейко.
— А о чем я подумала? — Голосок у Кейко стал елейным, как в детстве перед нашими потасовками. — В чем, по-твоему, мы вас подозреваем?
Я забеспокоилась из-за Тору. Спиной чувствую, что он неотрывно смотрит на нас. Он вполне может сообразить, что Кейко меня поддразнивает, а Кийоши демонстративно игнорирует, словно я недостойна нормального разговора с ним. Надо как-то остановить Тору, а то он выскочит из машины и задаст им жару. В детстве в честной схватке, один на один, я справлялась и с Кийоши, и с Такаши. Иногда, правда, они набрасывались на меня вдвоем. Таскали за волосы или бросали в лицо пригоршни песка. Тору всегда приходил мне на помощь, грозно размахивая кулаками, и орал на них так, что они в страхе разбегались. Тогда такая развязка была приемлема. Но сейчас мне не хотелось бы, чтобы этот сюжет повторился.
— Ладно, что мы спорим по поводу всяких глупостей? — подвела я итог дискуссии и побежала в дом пастора.
Взбежав по лестнице и толкнув дверь, которую никогда не запирают, я вошла, запыхавшись, в кухню Като. Пастор и его жена мирно пили чай. Увидев меня, он улыбнулся и приветливо кивнул, словно и не заметил моего отсутствия на службах и библейских чтениях. Может, и правда не заметил или забыл такую несущественную деталь. Но госпожа Като явно ее не упустила, и по выражению ее лица нетрудно догадаться, что она обеспокоена.
— Мегуми! — Она встала из-за стола и подошла ко мне. На ней все то же серое шерстяное платье. Она обняла меня за плечи. — У тебя все в порядке? Выглядишь ты ужасно.
Пытаясь отдышаться, я почувствовала нестерпимое желание обнять ее, прижаться к ней. Она бы меня утешила. Зная, что я волнуюсь за мать, госпожа Като не стала бы задавать лишних вопросов, а я умолчала бы о том, что утратила веру в Бога. И все пошло бы как по маслу. В следующее воскресенье я, как обычно, пришла бы в церковь, делая вид, что никакого перелома в моем сознании не произошло. Но теперь уже отступать некуда. Я сказала о своем решении доктору Мидзутани и Тору. Да и вообще надо было признаться раньше. Поэтому я сделала шаг назад и осторожно сняла руки госпожи Като с моих плеч.
— Я не смогу больше посещать церковь, — заявила я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Я уже не верю в Бога.
Пастор Като, отставив чашку, остался сидеть с открытым ртом. Но меня испугало не это, а реакция госпожи Като. Ее доброе широкое лицо сморщилось от чувства тревоги и душевной боли. Потом она вздохнула, и на лице у нее появилось другое выражение — неизбывной тоски и жалости ко мне. Примерно так же давным-давно смотрели на своих детишек наши матери, когда кто-то из нас ушибется или поранится. Госпожа Като подошла ко мне вплотную, как в былые времена, словно говоря: «Давай посмотрим, где ты порезалась, и сейчас все залечим». Я машинально защитилась от нее рукой, отвергая ее участие. Ее лицо снова исказилось от душевной боли, глаза расширились. Видеть ее страдания стало невыносимо. Отступив на пару шагов, я повернулась и бросилась вниз по лестнице, даже не прикрыв за собой кухонную дверь.
В том же бешеном темпе я пересекла двор, плюхнулась в машину Тору и разрыдалась. Тору ласково обнял меня. Я залила слезами его белую рубашку. Он гладил меня по спине, уверяя, что все нормально, хотя оба мы знали, что ничего нормального в этой ситуации нет. Наконец, когда я перестала плакать, он полез в бардачок и достал плоскую коробку с бумажными салфетками. Коробка потертая, вся выцвела, должно быть, ей уже много лет. Когда Тору протянул мне розовую салфетку, я невольно подумала, что я не первая девушка, устроившая истерику в его машине. Йосими Сонода наверняка тоже ревела здесь, когда он сообщил ей, что уезжает из Токио. Он, должно быть, улыбался и пытался утешить ее, как сейчас пытается утешить меня. При этой мысли мне снова захотелось расплакаться, но я сдержалась. В конце концов, в этой ситуации есть и смешная сторона, даже масса смешного. Я посмотрела через лобовое стекло: не явились ли Кийоши с Кейко свидетелями этой мелодрамы? Нет, они уже ушли.
