— Было слишком жарко, — заметила Алина.
— Ты права, но скоро придется нам усмирять свою жалость — иначе они не зацветут.
Уже в спальне он вдруг спросил ее:
— Кстати, что это за молодой человек, с которым тебя видели в кафе на углу Вандеркиндере, — вы ели мороженое?
Алина застыла. Сердце у нее подъекнуло.
— Кто тебе рассказал?
— Не помню его имени. Этот тип все время гуляет с собакой и сплетничает. Осуществляет, так сказать, связь между жителями квартала, сообщает нам о свадьбах и смертях людей, с которыми мы и двумя словами-то не перекинулись.
— Зануда из дома напротив, — выдохнула Алина.
«Этот кретин что, сидел с нами в кафе?»
— Он остановил меня сегодня утром, аж ногами сучил от нетерпения — так хотел узнать, племянник этот юноша или кузен. Поскольку ни у тебя, ни у меня нет ни племянников, ни — тем более — кузенов, я сказал, что это студент, хотя, насколько мне известно, ты не угощаешься мороженым в компании своих учеников.
Алина была так бледна, что Альбер нахмурился.
— У тебя такой перепуганный вид…
— Так и есть, я напугана, — прошептала она, не имея сил притворяться.
Альбер, снимавший в этот момент галстук, прервал свое занятие и внимательным долгим взглядом посмотрел на женщину, с которой жил вместе вот уже пятнадцать лет и которая — он это смутно чувствовал — никогда не позволяла ему узнать ее до конца.
— Может, и мне пора испугаться? Кто он?
Не племянник, не кузен, не студент… Проницательность Альбера исключала пустые объяснения, следовательно, оставалось одно-единственное: любовник.
— Это не то, что ты думаешь.
— А я ничего не думаю.
— Сейчас… Но скоро ты начнешь задаваться вопросом… С молодым человеком, о котором я умолчала, мы виделись дважды, с прошедшего воскресенья, — думаю, наш любезный сосед тебя просветил?
— Да.
Сказать правду она не могла, поэтому следовало что-то придумать — и быстро. Только что, когда она была в безопасности, я сомневалась, спрашивая себя, любит ли Алина Альбера: мы понимаем, насколько сильны наши привязанности, только когда им угрожает серьезная опасность. Задыхающаяся от страха и волнения Алина поняла вдруг, что ни за что на свете не станет рисковать своими отношениями с Альбером. Она села на кровать.
— Я не хотела тебе говорить.
— Почему?
И тут она нашла решение — такое ясное и удобное, что едва сумела сдержать смех.
— Потому что это не только моя тайна.
— О чем ты?
Она опустила голову. Так всегда поступаешь, когда нужно изобразить смущение и растерянность, «спрятав» одновременно выражение лица, — не каждый ведь уверен в собственных актерских талантах.
— Ладно… Наверное, именно это называют семейным «скелетом в шкафу». Знаешь, тайны, о которых молчат всю жизнь, а потом признаются на смертном одре.
— Что ты пытаешься мне рассказать?
— Пока ничего. Может, остановимся, пока не поздно? В конце концов, ты меня так давно знаешь, что мог бы просто доверять, не спрашивая ни о чем.
— В принципе, ты права. Но я не идеален.
«Достаточно ли долго я изображала колебания?» — спросила она себя.
Но черт возьми! Какая она изворотливая хитрюга! Не ожидала от нее!
— Повторяю — это касается не только меня.
— Перестань увиливать. Пусть мы и не женаты — я слишком хорошо тебя знаю, чтобы рисковать, прося тебя выйти за меня замуж, — пятнадцать прожитых под одной крышей лет придают мне статус члена семьи. Кроме того, до смертного одра, надеюсь, далеко.
— Этот молодой человек — мой брат.
— Что?!
— До прошлого воскресенья я ничего не знала об этой безумной истории. Его зовут Люсьен Лефрен, и он — плод преступной любви, жертвой которой мой отец стал двадцать лет назад. Впрочем, жертва он или автор преступления — это вопрос семантики. Мама, конечно, ничего не знает.
История складывалась в ее голове так стройно, что Алина почувствовала жизнерадостное вдохновение записного сочинителя. Она на мгновение прикрыла лицо ладонями.
— Люсьен тоже только что все узнал. Его мать умерла несколько месяцев назад, и он, наверное, наводил порядок в ее бумагах. Так и узнал, что родился от неизвестного отца. Едва справившись с первым изумлением, он узнал, что восемнадцать лет получал ежемесячное пособие от некоего Эдуара Берже, о котором ничего не слышал. Его мать всю жизнь работала за крошечную зарплату, но он никогда не спрашивал себя, откуда берется относительный достаток их семьи, это же так естественно для подростка, ведь правда? А еще Люсьен понял, что выплаты прекратились в тот самый момент, когда он начал работать. Наш ахенский адрес был на чеках, он пошел туда, но не объявился. Это случилось в воскресенье, прошлым летом: папа стриг газон, мама накрывала стол к празднику. Люсьен подумал, что этот человек аккуратно платил все эти годы, спасая свой брак, и упрекать его не за что. Потом явились мы с тобой, он долго колебался, но наличие мифической сестры его интриговало, и он решил встретиться со мной.
Алина замолчала, обдумывая свою импровизацию. Полно дыр, но она сумеет их заполнить — если и когда понадобится.
— Ну вот, он некоторое время шатался по нашему кварталу. Не мог решиться. Его можно понять, ведь так? В воскресенье, когда я отправилась прогуляться, он все-таки подошел ко мне.
Изумленный Альбер так и не отнял руки от узла галстука.
— Твой отец! Твой отец и любовница… И незаконнорожденный ребенок!
— Внебрачный. Люсьен ничего не знает об этой связи, но предполагает, что длилась она недолго: мать рассказывала ему о трагически погибшем в самом начале ее беременности муже — его отце, с которым она, впрочем, к тому времени уже рассталась и о котором не хотела вспоминать. Отец, надо думать, недолго был ею увлечен, но платил исправно — значит, о ребенке знал.
— Все это просто невероятно.
— Конечно, — кивнула Алина. Она настолько увлеклась рассказом, что сама начинала в него верить. — Вот так я обрела сводного брата. Он говорит, что его мать была, в общем-то, бесцветной женщиной, что аборт она не сделала, потому что была католичкой, но ты ведь знаешь, что рассказ о человеке, описание даже самых близких нам людей не всегда адекватны их личностям. В конце концов, увлекся же этой женщиной мой отец — пусть и всего на неделю!
Альбер снял наконец галстук и сел рядом с Алиной.
— И чего хочет от тебя новоявленный брат?
— Ничего. Узнать меня. Ну, естественно, поскольку мы даже не знали друг о друге, он вынужден был рассказать правду, чтобы я подпустила его к себе, но он ничем не хочет повредить моим родителям. Мой брат… Знаешь, он нормальный, хороший парень.
