Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
И вот сидим мы, пишем работу, а профессор Ярцев бегает вдоль доски, зорко вглядываясь в наши действия из-под кустистых бровей. И вдруг он замечает, что одна девушка на последней парте ведет себя подозрительно. Явно пользуется шпаргалкой. Он на цыпочках подходит к ней и дергает за конец бумажки. Бумажка серпантином взмывает в воздух, но не заканчивается, второй ее конец по-прежнему в кармане у обалдевшей студентки.
Ярцев хватается второй рукой за ленту посередине, дергает… Но лента опять не заканчивается. Профессор, заинтригованный, предлагает сделку: «Дотяну до доски — поставлю пятерку!»
Наши люди непобедимы; он мало того, что дотянул ее до доски, так еще и с полметра художественно свисало.
Надо заметить, что преподаватель у нас был человек честный, поставил пятерку, как и обещал.
2) Бомбы или крокодилы
Это вам не шпаргалки. Это качественно написанные ответы на все вопросы на листах формата А4. Нужно было только незаметно вытащить нужные листы, не перепутав вопросы. И места, конечно, эти бомбы занимали много — ну-ка, расположи на хрупком девичьем теле ответы на шестьдесят вопросов по физике твердого тела. Подробные, между прочим, ответы. Поэтому народ делал так: делился на пары. Один человек пишет ответы на первые вопросы билетов, второй на вторые. И садятся в большой аудитории друг за другом. А в большой химической аудитории рабочие места расположены амфитеатром. То есть ноги сидящего за тобой находятся на уровне твоей талии. И там в парте такая удобная дырка…
Начинается экзамен по физике. Курс нам читал, а следовательно, и экзамен принимал профессор Шкловский. Он, как честный человек, ни разу не выходил за время экзамена из аудитории, зато приносил с собой газетку, садился на первую парту спиной к экзаменующимся и закрывался газеткой как лошадь шорами. И делал вид, что стрррашно увлечен. Но это было не так просто, как кажется.
Вот, например, был у нас потоковый экзамен. Так получилось, что прямо за Шкловским на второй парте сидела моя подруга Ленка. Она писала первую половину крокодилов. Прямо за ней сидела Ольга со второй половиной листов. Выбрав из пачки то, что ей было нужно для ответа на вопрос, Ленка повернулась к Ольге и выразительно на нее посмотрела, типа: «Меняться будем?» Та утвердительно кивнула. Ленка протянула руку, Ольга, ничего не опасаясь, стала передавать ей бомбы, и тут…
Профессор Шкловский непредусмотрительно шелестнул газетой. Ольга уже выпустила листы из рук, а Ленка от шелеста быстро руку опустила. Поэтому бомбы сделали то, что делают все бомбы, — они стали падать. Правда, зрелище было феерическое — толстенная пачка исписанной бумаги планирует полистно, забиваясь во все возможные и невозможные места.
Тишина в аудитории установилась звенящая. «Е… твою мать! Кажется — приехали!» — раздался в этой тишине печальный громкий Ленкин возглас, после чего она медленно встала со своего места, с кряхтением опустилась на карачки и стала собирать упавшее.
Самая сложная роль была у Шкловского. Он был вынужден делать вид, что не замечает происходящего вокруг. Особенно тяжело ему было, когда Ленка обнаружила, что самый нужный лист с ее вопросом находится ровно у профессора под башмаком.
Она не нашла ничего лучшего, как взять профессорскую ногу в руки и переставить ее на десять сантиметров правее. Шкловский по-прежнему делал вид, что увлечен периодикой.
Экзамен, кстати, она сдала. Как и я.
Та же Ленка сдавала экзамен по высшей математике сто пятьдесят три раза. Потому что в помрачении мозга, приготовив вопрос, она попыталась подозвать преподавателя щелчком пальцев, как полового в трактире.
Глава сорок четвертая Джузеппе Сизый Нос
Прихожу я как-то в институт, а подруга моя Ленка сидит рядом с гардеробом, пальто не снимает, и морда вся шарфом замотана.
Ленка дама высокая, в теле, но стройная, черная коса до пояса, соболиные брови, синие глаза, опушенные черными же ресницами, небольшой, чуть курносый носик, пухлые яркие губы. В общем, заметная личность, эдакая Оксана из «Ночи перед Рождеством».
А тут забилась в уголок и сопит в шарфик. «И чего это с тобой, подруга?» — спрашиваю я. Она что-то невнятно и замотанно бормочет, потом опускает шарфик под подбородок.
И даже я, несмотря на бабушку-доктора и дружескую солидарность, начинаю хлопать руками по бокам, а так как смеяться нет сил, то уже только тихо всхрюкиваю.
Потому что там, где был милый курносый носик, посреди этого свежего девичьего личика располагается огромный синий баклажан, который печально нависает над ярким ртом. Уголки рта опущены вниз, как у Пьеро.
— Называется — подруга! — гундосит Ленка, и из ее глаза выкатывается слезинка. Да, конечно, подруга, но картина была настолько зрелищной, что любая комедия дель арте ей в подметки не годилась.
Оказывается, накануне вечером все было нормально, а ночью, видимо, на носовой перегородке вырос фурункул. Скоропостижно. И произвел волшебные преобразования в подружкиной внешности. Плюнули мы с ней на лекции и помчались в Военно-медицинскую академию, куда Ленка была приписана как дочь своего отца.
А я с ней, для поддержания боевого духа.
Приезжаем мы, значит, с ней по адресу. В регистратуре берем номерок и прямиком в кабинет. Заходим вместе. А там два молодых-красивых в белых халатах сидят и внимательно на нас смотрят. А Ленка на них своими большими печальными глазами из-под капризно изогнутых бровей.
— Ну-с, и что у нас стряслось? — спрашивает один молодой и красивый.
— Я вам покажу, только вы смеяться будете, — из-под шарфа шепчет Ленка.
— Да что вы, милая моя, я же врач! — явно гордясь своим высоким званием, отвечает наш Гиппократ.
Дальше было так. Ленка медленно, как стриптизерша, снимающая последнюю деталь туалета, опускает шарф с лица. Двое медиков молчат несколько секунд, а потом весь этаж слышит здоровое молодецкое ржание, переходящее во всхлипы и икоту. Параллельно я ругаю докторов непечатными словами, глядя на подругу, по баклажанному носу которой течет одинокая слеза. Но моя ругань должного эффекту не производит, потому что я прерываю ее для поржать от души.
Нет, фурункул в носу они ей все же вскрыли. И все промыли. И сделали в лучшем виде, потому что уже на следующий день было буквально незаметно. Но жизнь мы себе все продлили основательно.
Глава сорок пятая По следам Макаренко и Сухомлинского
Дело шло к концу года, когда в моей буйной головушке родилась еще одна мысль. О том, что оптоэлектроника оптоэлектроникой, а надо, кроме этого, сеять «разумное, доброе, вечное. Сеять. Спасибо вам скажет сердечное русский народ». И в ожидании того «спасиба» я работала несколько лет воспитателем в пионерских лагерях.
Видимо, на сей подвиг подтолкнуло меня то, что сама я провела в этих заведениях все свое славное детство. Другой причины я не нахожу, тем более что в свете своей мизантропии продолжаю повторять: детей (как подмножество множества взрослых) я не люблю.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
