Книга Крестьянин и тинейджер - Андрей Дмитриев

Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 138

Опять молчали, с деланым весельем, и снова ждали разъяснений: что сошлось?

Он терпеливо разъяснил, перечисляя, что имеется в наличии.

Имеется нотариус (так, в третьем лице, сказал он о себе), уволенный; неважно. Главное, дело свое знает. Уже добыл печать, составил достоверный договор купли-продажи; зарегистрировать его он запросто сумеет. И покупатель есть, уже дрожит от нетерпения. Еще имеется открытие; на Нобелевскую премию потянет, да слишком долго ее ждать. Можно назвать это открытие «Искусственное разведение воспоминаний», а можно, обобщив и сопоставив: «Механизм исторической памяти»… Можно — никак не называть.

Но стоит лишь представиться, к примеру, одноклассником, а лучше однокашником — особенно, к примеру, человеку немолодому и одинокому: он тотчас скажет вам из вежливости, что помнит вас, пусть даже и не помнит, пусть даже и не рад вам; через минуту дружеского разговора он уже точно вспомнит вас, должно быть, в темных коридорах своей памяти приняв за вас кого-то там другого, тенью мелькнувшего в тех коридорах. Ну а поскольку в прошлом всех людей есть общие приметы и в памяти есть схожие зарубки, его воспоминание о вас еще через одну минуту дружеского разговора станет и ярким, и живым. К примеру, все дрались за девочек, все бегали с уроков, почти что все курили на задворках школы, и все хоть раз ходили с классом за город в поход — и жарили там шашлыки… Достаточно ему напомнить, как он ходил в поход на шашлыки, он вспомнит тот поход, и шашлыки, и даже вкус тех шашлыков, даже поверит, что он сам если не жарил, то мариновал те шашлыки, а если вы напомните ему, что шашлыки его не очень-то прожарились, поскольку хворост для костра был мокр после дождя, — он вспомнит все, о чем бы вы ни вздумали ему доброжелательно напомнить.

Сошлось и то, что есть машина, и, хватит ржать, нет ничего смешного в ее названии «хёндё».

Об этом можно было и не говорить, все уже слушали его серьезно. Он продолжал: «Главное вывезти его подальше от Москвы, там погулять с ним, слопать шашлыки и непременно напоить его. Когда стемнеет, убедить. Допустим, убеждать будет майор; он человек военный, значит, строгий. Он даже может в хрюсло дать разок, но, боже сохрани, не убивать…».

«Меня устраивает то, что до смерти не бить, — сказал майор. — Мокрое дело — слишком рискованное дело, к тому же мне не светит брать на себя живую чью-то душу…»

«Вот про их души мне — не надо!» — запальчиво сказала женщина; ее не поняли; пришлось ей со смущением растолковать свои слова: «Не стоит, в смысле, в самом деле слишком рисковать из-за какого-то там малахольного».

Нотариус потребовал внимания — и продолжал:

«Как только малахольный согласится отдать хату, я тут же оформляю сделку купли-продажи; пусть покупателем в ней будет выступать наша дама; она его к тому же успокоит и утешит какой-нибудь приятной, милой болтовней. Все его паспортные данные нам передаст Савватий… Мы будем вынуждены позаботиться, чтоб малахольный наш не смог вернуться в город слишком рано, чтобы не смог нам помешать, когда очухается. Уедем на „хёндё“, когда весь пригородный транспорт уже спит. Его оставим в подмосковных рощах без копейки. Пусть добирается потом, как хочет, до Москвы. Покуда доберется, квартира будет продана, пусть не за двести, но за сто восемьдесят тысяч — точно! И все — по форме, все — чин-чинарем…»

«Но ведь не делится на пять!» — вдруг помрачнел майор.

«Отними накладные расходы, и все поделится отлично», — уверенно сказал нотариус.

«А может, ну его, Савватия, — со смехом предложил майор. — Я предлагаю его кинуть, как эти это говорят».

«„Кидать“ не будем, это свинство, — сказал нотариус, — а мы — порядочные люди, хотя и грешные, чего уж тут скрывать».

«А мне что делать?» — спросил ревниво тот, кто предлагал стричь ногти всей стране и чтоб страна ему ловила комаров.

«Стоять на стрёме!» — хором гаркнули все остальные, и эта слаженная звучность была так неожиданна, что повлекла всеобщий приступ хохота.

Довольные, что так и не представились друг другу, то есть не выдали друг другу своих подлинных имен, они придумали друг другу совсем другие имена.

Женщина стала зваться Александрой: ей это имя предложил майор, а почему, он не сказал, лишь повздыхал многозначительно, мол, «эх, хе-хе!». Сам он просил звать его Геннадием. Гроза ногтей и комаров — тот стал Сан Санычем, поскольку, это все признали дружно, к его лицу шло это имя; он, точно, выглядел похожим на какого-то всемирного Сан Саныча. Нотариус-сиделец самолично решил назвать себя Иваном Кузьмичом.

Они теперь не просто называли ради шутки, но и всерьез себя считали одноклассниками. В воспоминания о школе они, понятно, не вдавались, это было бы и слишком, но относились друг к другу бережно и нежно, едва ль не трепетно, как если б у них были общие воспоминания о школе. К Александре, например, не приставали явно, скорее, словно школьники, за ней ухаживали; она ж, как школьница, показывала им всей своей повадкой, что их ухаживаний не замечает.

Всю подготовку к делу они назвали меж собой заданием по теме. Стремухин звался между ними материал по теме: они не знали толком, кто он. Готовя тщательно задание по теме, они всем подмосковным далям, лесопаркам, зонам отдыха после порядочных раздумий предпочли Бухту Радости.

Повсюду под Москвой стекаются в жару толпы с мангалами, везде легко быть незаметными и не запомниться средь этих толп, и раствориться в криках, песнях и дымах. Однако Бухта Радости тем хороша, что до нее не ходят электрички. Материал по теме сумеет выбраться в Москву лишь по одной дороге, автомобилем или же маршруткой. Маршрутка — далеко, свои маршруты от пансионата прекращает засветло; на то, чтобы поймать автомобиль, у материала не будет денег… И по воде раньше утра покинуть Бухту он не сможет. Пока придет в себя, покуда он сообразит, в каком краю Москва, пока узнает, как в Москву добраться, покуда доберется — тема будет полностью закрыта: «Я уже буду в синем небе над Канадой», — сказал Иван Кузьмич; «А я — у тетушки под Тверью, а где, я не скажу уж даже вам, уж вы не обижайтесь, там, в Есеновичах, пересижу и, может быть, вообще в Твери останусь», — сказал майор Геннадий. «Я дома посижу, он же не знает, где мой дом», — простодушно признался Сан Саныч. Александра промолчала; в ее глазах невольно вспыхнуло и тотчас же погасло солнце.

…В Пирогове большая часть машин сворачивала направо, на Мытищи, туда свернул и «лендровер» с изможденным сенбернаром, заставив Александру ощутить мгновенный приступ грусти. Геннадий теперь мог пришпорить свой «хёндё». Масляный дым стоял над придорожной свалкой мусора. Как только дым, дома и избы Пирогова остались позади — шоссе и вовсе опустело. Геннадий включил радио. Ревел Кобзон. «Хёндё» летел мимо бревенчатых ресторанов-теремов, мимо лукойловских бензоколонок, мимо пустых полей, густых лесов, высоких стоек ЛЭП. Летел так лихо, что едва не проскочил поворот на Бухту Радости.

Пришлось опять притормозить и притормаживать потом почти на каждом метре — так жутко был разбит асфальт за поворотом. Лотки и магазин. Торты-коттеджи кооператива «Эдельвейс-Сорокино». Вновь магазин. Березовая узкая аллея. Шлагбаум и будка. Охранник вышел и, не глядя на прибывших, потребовал за въезд сто пятьдесят рублей. Геннадий не расслышал и, чтоб расслышать, приглушил Кобзона. Охранник повторил про деньги.

Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 138