— А есть такие, которым кажется, что они не верят,— сказал он и почувствовал, что снова может полностью владеть собой. — Выкинуть это из головы не так легко, как тебе кажется. Знаешь ли ты, к примеру, что некая часть твоего разума постоянно работает, а ты об этом даже не подозреваешь? И что она управляет твоим поведением, а ты об этом не имеешь ни малейшего представления?
Таруотер оглянулся, как будто в бесплодных поисках способа выбраться из лодки и смыться.
— Думаю, что по большому счету с головой у тебя все в порядке, — сказал дядя. — И ты прекрасно понимаешь то, что тебе говорят.
— Я не в школу на урок пришел, — грубо сказал мальчик. — Я приехал порыбачить. Мне плевать, что там делает мой другой ум. Я знаю, о чем я думаю, когда делаю дело, и если я готов что-то сделать, я времени на то, чтоб говорить слова, не трачу. Я просто иду и делаю. — В его голосе звучала приглушенная ярость. Он начал понимать, что слишком много съел за завтраком. Еда, как свинцовая колонна, давила ему на желудок, а голод, который она всего лишь растревожила, выталкивал ее обратно.
Учитель секунду смотрел на него, а потом сказал:
— Как бы то ни было, если бы речь шла только о крещении, старик мог бы себя не утруждать. Я уже был крещен. Моя мать так и не смогла встать выше той среды, где была воспитана, и сама сделала это. Но последствия того, что со мной это сделали еще раз, в семилетнем возрасте, оказались воистину ужасными. Это новое крещение оставило шрам, который долго не затягивался.
Мальчик вдруг резко поднял глаза, словно кто-то дернул вверх удочку.
— А этот, там, — сказал он и мотнул головой в сторону пристани, — его еще не крестили?
— Нет,— сказал Рейбер и пристально посмотрел на мальчика.
Он подумал, что если бы смог сейчас подобрать нужные слова, то сумел бы помочь ему, преподать урок и не причинить при этом боли.
— Чтобы утопить его, у меня, может, кишка и тонка. Зато у меня хватило сил не уронить свое собственное достоинство и не совершать над ним никаких дурацких обрядов. У меня хватило сил не стать жертвой суеверия. Он — это он, и нет такого мира, в который ему следовало бы рождаться заново. Моя сила, — закончил он, — не в кишках, а в голове.
Мальчик сидел и смотрел на него, и глаза у него затягивались мутной пленкой тошноты.
— Величие человека в том, — продолжал дядя, — что он может сказать: я рожден лишь раз. Мой удел в этой жизни в том, что я сам могу сделать для себя и своих близких, и этим уделом я вполне доволен. Этого достаточно, чтобы быть человеком. — Голос учителя еле слышно звякнул. Он внимательно посмотрел на мальчика, пытаясь понять, удалось ли ему затронуть хоть какую-то чувствительную струну.
Лицо Таруотера абсолютно ничего не выражало. Он повернулся и посмотрел на деревья, которые ровным строем росли вокруг озера. Казалось, что он смотрит в пустоту.
Рейбер снова умолк, но смог выдержать лишь несколько минут. Он докурил сигарету и зажег новую. Потом он решил, что навязчивые идеи надо пока оставить в покое и поговорить о чем-нибудь другом.
— А знаешь, чем мы займемся недельки через две? — спросил он тоном едва ли не дружеским. — Полетаем на самолете. Хочешь?
Он уже давно вынашивал эту идею, но держал ее про запас, как козырь в рукаве. Ему казалось, что чудеснее этого и придумать ничего невозможно и что такая волшебная возможность уж точно вытряхнет из оцепенения даже самого замкнутого мальчишку.
Ответа не последовало. Глаза у мальчика были как стеклянные.
— Полет есть величайшее достижение человеческой инженерной мысли, — сказал Рейбер раздраженно. — Неужели воображение у тебя настолько бедное, что даже мысль о возможности подняться над землей тебя не возбуждает? Если так, то, боюсь, с тобой что-то неладно.
— Я уже летал, — сказал Таруотер, подавив отрыжку. Он был полностью сосредоточен на тошноте, которая усиливалась с каждой минутой.
— Как это? Где ты мог летать? — сердито спросил дядя.
— Мы с ним раз на ярмарке доллар отвалили, чтобы прокатиться, — сказал он. — Дома были — как спичечные коробки, а людей вообще не видно — как микробы. Все эти самолеты гроша ломаного не стоят. Канюк, вон, и тот летает.
Учитель схватился за борта лодки и резко подался вперед.
— Он тебе всю жизнь испортил, — хрипло сказал он. — Ты вырастешь полным уродом, если не пустишь меня, не позволишь тебе помочь. Ты до сих пор веришь в тот вздор, которому он тебя научил. Он внушил тебе ложное чувство вины. Я тебя насквозь вижу.
Он не хотел всего этого говорить, но не смог остановиться.
Мальчик даже не взглянул на него. Он перегнулся через борт лодки, и его стошнило. Колонна, которая давила на желудок, вырвалась на волю и оставила после себя белесый круг на воде и сладковато-кислый запах. У мальчика закружилась голова, но зато чуть погодя прояснилось в голове. В животе у него, словно восстановив свои законные права, бушевала прожорливая пустота. Он зачерпнул ладонью воды из озера, прополоскал рот, а потом вытер лицо рукавом.
Рейбер вздрогнул, поняв, какой промах допустил. Нельзя было произносить слово вина. Он положил мальчику руку на колено и сказал:
— Теперь тебе полегчает.
Таруотер ничего не ответил. Воспаленными, слезящимися глазами из-под красных век он уставился на воду, словно был доволен, что ему удалось ее запачкать.
Дядя решил воспользоваться случаем и сказал:
— Очистить разум — такое же облегчение, как очистить желудок. Когда ты рассказываешь кому-нибудь о своих проблемах, они уже не так сильно тебя беспокоят, не проникают в твою кровь и не вызывают тошноты. Другой человек всегда может разделить с тобой твой груз. Мальчик мой, — сказал он, — тебе нужна помощь. Прямо здесь и сейчас тебя нужно спасать от старика и от всего, что стоит за ним. И я единственный, кто может тебе помочь.
В шляпе с опущенными полями он был похож на сельского проповедника-фанатика. Его глаза сверкали.
— Я знаю, в чем твоя беда, — сказал он. — Знаю и могу помочь тебе. Что-то гложет тебя изнутри, и я могу сказать тебе, что это.
Мальчик со злостью посмотрел на него.
— Почему бы тебе не заткнуться? — спросил он. — Почему бы тебе не вытащить из уха эту затычку и не отключиться хотя бы на какое-то время? Я приехал сюда порыбачить. Я не собирался ничего тут с тобой обсуждать.
Дядя выронил сигарету из пальцев, она упала в воду и зашипела.
— С каждым днем, — холодно сказал он, — ты все больше и больше напоминаешь мне старика. Ты совсем как он. И тебя ждет такое же будущее.
Мальчик опустил глаза. Четкими, рассчитанными движениями он поднял правую ногу и стянул с нее ботинок, потом поднял левую и стянул другой. Затем он сдернул с плеч лямки комбинезона, потянул за них вниз и остался в вытянутых, поношенных стариковых кальсонах. Шляпу, чтобы не слетела, он поплотнее надвинул на голову, а потом бросился в воду и поплыл прочь, сжатыми кулаками разбивая зеркальную гладь озера, как будто ему хотелось до крови избить ее и изранить.
