* * *
На следующий день я выкатил с балкона велосипед и спустился с ним по лестнице. Долго ходил по Паневницкой, а потом отправился на стадион. Стоя правой ногой на педали и левой отталкиваясь от земли, ехал как на самокате. Жужжало приводимое в движение колесом динамо. Я тренькал звонком. Нажимал на ручной тормоз. Наконец поставил на педаль левую ногу и, оттолкнувшись правой, осторожно перенес ее через раму. Держась за руль и клонясь влево, надавил на педаль с другой стороны. Приподнимаясь и опускаясь, поехал по красной беговой дорожке.
Домой я вернулся с сильной болью в коленях. Мать велела мне поставить велосипед на балкон и идти в кухню. Когда я шел через холл, Михал из столовой провожал меня глазами. Я слышал, как Нюся плачет у себя в комнате. В кухне меня ждали бутерброды. Хлеб и рубленые яйца с луком. Влажные ломтики свежего огурца. Рядом с пустым стаканом лежала серебряная ложечка. Из медного чайника на плите выползала струйка пара. Сверху стоял фарфоровый чайничек с заваркой. Мать положила ложечку в стакан и сняла заварной чайник.
— Куба приехал, — сказала она. — Он в Лиготе.
Однажды Нюся рассказала нам, как Куба, куря сигарету, подошел к открытой бутыли с эфиром. Тут как рвануло! Нюся даже хотела отказаться от переезда в Польшу, но у Кубы уже была другая. Я спросил у матери, остались ли у него шрамы. Она отрицательно покачала головой и ушла в столовую.
— Опять Куба! — сказала Михалу.
— Не бойся. Нюся умница.
У меня распухли колени. После завтрака я поковылял за дом, где на привязанных к палочкам кустиках дозревали помидоры. Вытащив из земли палочку, я стал при ходьбе на нее опираться. На уроках она лежала под партой. Дома стояла в холле около вешалки.
— Вернигора![43]— смеялся Михал.
— Смотри, не насажай заноз, — предостерегала мать.
* * *
Я сидел на скамейке перед костелом. К скамейке подошел огромный пес, немецкая овчарка, и положил голову мне на колени. Помахивая хвостом, согревал их своим дыханием. Я зарылся пальцами в густую шерсть.
Потом мы с ним пошли вдоль пшеничных полей в сторону луга, где паслись коровы. Он бегал зигзагами, нюхая землю. Исчезал в пшенице. Я слышал, как он раскапывает подземные норы и гоняется за мышами. Следил за покачивающимися колосьями, чтоб не потерять его из виду. Время от времени он выныривал из хлебов и подбегал ко мне, тыкался в руку холодным мокрым носом.
На пастбище я сел, отложив свою палку. Развернул хлеб с колбасой, который мать дала мне с собой. Отломив кусочек, подсунул псу под нос. Он отвернулся, хотя с высунутого языка у него капала слюна. Только когда я положил хлеб на траву, одним махом все сожрал.
Прижавшись к собаке, я вытащил из-под рубашки «Конрада Валленрода». Переворачивая страницу, первым делом поглядывал на нижние строчки. Его уже узнали? Я боялся тевтонских командоров[44]. Чтобы избежать сцены смерти, затеял игру. Закрывал на середине строчки глаза и старался угадать рифму. Или читал снизу вверх.
Пес отвалился от меня и лег на бок. Мы оба зевали. Обняв его, я уснул. Проснувшись, почувствовал, что уже не боюсь стишка, который декламировали мальчишки в Кросно:
Кто ты? Маленький жидок.
Знак какой твой? Халы кусок.
Кто родитель? Метель злая.
Что ожидает? Ветка сухая.
А под ней? Сыра земля.
А на ней? Кусок говна[45].
— Я поляк, — сказал я псу, который пытался из-под меня выбраться. Чтобы не мешать ему, я встал. Он встряхнулся. Я привел его домой. Он поселился на балконе рядом с велосипедом. Ел все, что давали. Даже петушиные головы, которые мать выбрасывала, осторожно держа за гребешок.
Каждый день мы отправлялись гулять. Вскоре я выкинул палку и перестал быть Вернигорой. Однажды мы зашли дальше обычного. За пастбищем, около маленького домика, привязанная цепью коза щипала траву. Пес зарычал. Черная губа приподнялась, обнажая клыки. Я схватил его за косматую шерсть и потащил домой. Пан Лытек, у которого я попросил веревку для поводка, предположил, что это гестаповский пес, убежавший из Освенцима. Гестаповцы тренировали собак на козах.
Овчарку забрали Нюся и пан Кубец, когда поехали во Вроцлав учиться медицине и химии. В пути пес увидел козу и на ходу выскочил из поезда.
* * *
Осенью приехала Кароля Шнепф. Размахивая конвертом со странными марками, кинулась к матери, которая вышла из кухни посмотреть, кто звонит.
— Муля в Тель-Авиве! — закричала Кароля. — Мой брат пишет, что они ушли из России с армией Андерса[46]и в Палестине убежали из армии. Помнишь дядю? — Она посмотрела на меня.
— Вопрос! — возмутилась мать.
В детской я сунул кавалериста в «Дэвида Копперфилда». Глядя на торчащую из книги оловянную саблю, я думал о синем номере, который был вытатуирован у Кароли на запястье. Она не раз рассказывала, как ее из Плашува привезли в Освенцим. Грязная и вонючая, она стояла на платформе. Офицер отбирал портних.
«Fach?»
«Advokat».
«Ignorant. Was weist du?» Она вспомнила уроки математики. «Sinus quadrat alpha plus cosinus quadrat alpha ist gleich…»[47]
Он отправил ее к портнихам.
* * *
Нюся позвонила с почты, что они с паном Кубецом поженились в муниципалитете. Мать сказала ей про Мулю. Когда же они его увидят и смогут всё ему рассказать?
Зимой Нюся и пан Кубец убежали через Чехословакию в Мюнхен. Там они обвенчались у раввина и поступили в университет.
Михал завязывал галстук перед зеркалом над телефоном. Задрав подбородок, расправлял большими пальцами узел. Мать вышла из ванной в черном платье и нейлоновых чулках, которые ей дал Винклер, когда увозил Нелю в Сан-Франциско.
