Два дня назад прошел праздник, и в церкви все еще стоял запах чеснока и ладана. Малолетний сын ризничего подметал пол придела больше для собственного развлечения, чем из соображений чистоты, и поднимаемые им клубы пыли оседали на фресках и на прихожанах. Прихожан было немного. Сам ризничий, приставив лестницу к центру «Всемирного потопа», украшавшего одну из пазух свода, снимал с колонны окутывавшее ее роскошное одеяние из алого коленкора. Кипы алого коленкора уже лежали на полу (церковь, если захочет, не уступит по великолепию любому театру), и дочка ризничего пыталась сложить материю. На голове у нее красовалась мишурная корона в блестках. Вообще-то корона принадлежала святому Августину, но была ему велика и проваливалась на шею, обхватывая ее воротником. Зрелище получалось смехотворное. Один из каноников снял корону со святого перед началом праздника и отдал дочке ризничего.
- Скажите, пожалуйста, - прокричал Филип, обращаясь к ризничему, - здесь нет английской леди?
Рот у ризничего был набит гвоздиками, поэтому он только кивнул в сторону коленопреклоненной фигуры. Посреди всей этой сутолоки мисс Эббот молилась.
Филип не очень удивился: сейчас как раз и следовало ожидать от нее душевного упадка. Несмотря на то что Филип стал милосерднее относиться к человечеству, самоуверенность его не совсем прошла, и он чересчур решительно брался предсказывать путь, которым последует раненая душа. Он, однако, не ожидал, что мисс Эббот будет держаться так естественно - никакой неловкости и кислого вида, какой бывает у людей, только что молившихся на коленях. Таково уж влияние церкви Святой Деодаты, где помолиться Богу - все равно что перемолвиться с соседом, и молитва от этого ничуть не страдает.
- Мне это было совершенно необходимо, - заметила она, и Филип, думавший застать ее пристыженной, смутился и не нашел что ответить. - Мне нечего вам сказать, - продолжала она. - Просто я полностью переменила мнение. Я понимаю, что обошлась с вами как нельзя хуже, хотя и не нарочно. Я готова поговорить с вами. Только поверьте, что я сейчас плакала.
- А вы поверьте, что я пришел не затем, чтобы бранить вас, - добавил Филип. - Я знаю, что случилось.
- Что же? - спросила мисс Эббот. Она инстинктивно повела его к знаменитому приделу, пятому справа, где Джованни из Эмполи изобразил смерть и погребение святой. Здесь они могли укрыться от пыли и шума и продолжить объяснение, обещавшее быть таким важным.
- А то, что могло случиться и со мной: он вас убедил, будто любит ребенка.
- Он действительно его любит. И не расстанется с ним.
- Это пока еще не решено.
- И никогда не будет решено.
- Возможно. Так или иначе, я знаю, что произошло, и не браню вас. Но хочу попросить вас пока отстраниться. Генриетта бушует. Она утихомирится, когда поймет, что вы не нанесли и не нанесете нам никакого вреда.
- И не могу нанести, - ответила она. - Но я прямо предупреждаю - я перешла на сторону противника.
- Если вы не сделаете больше того, что уже сделали, нас это устраивает. Обещаете не вредить нашему делу и не говорить с синьором Кареллой?
- Ну конечно. Я и не собираюсь с ним говорить, я больше никогда его не увижу.
- Он очень мил, не правда ли?
- Очень.
- Прекрасно. Вот все, в чем я хотел удостовериться. Пойду порадую Генриетту вашим обещанием. Думаю, что теперь она успокоится.
Тем не менее он не двинулся с места, так как испытывал все растущее удовольствие от ее общества и сегодня больше, чем когда-либо, находил ее очаровательной. Он уже не размышлял о женской психологии и о женском поведении. Волна чувствительности, которая захлестнула ее, придала ей еще больше обаяния. Ему радостно было созерцать ее красоту, приобщаться к нежности и мудрости, которые таились в ней.
- Почему вы не сердитесь на меня? - спросила она после некоторого молчания.
- Потому что понимаю вас. Я всех понимаю - Генриетту, синьора Кареллу, даже мою мать.
- Вы изумительно все понимаете. Вы - единственный среди нас, кто может охватить взглядом весь этот хаос.
Он польщенно улыбнулся. Впервые она его похвалила. Он благожелательно рассматривал святую Деодату, которая умирала в зените своей святости, лежа на спине. В распахнутом окне за ней виднелся точно такой пейзаж, каким Филип любовался утром; на туалете ее вдовой матери стоял такой же, как у Джино, медный чайник. Святая не обращала внимания ни на пейзаж, ни на чайник, ни, тем более, на вдовую мать. Ибо - о чудо! - в этот миг ей предстало видение: голова и плечи святого Августина в виде некоего чудотворного святого пятна скользили вдоль оштукатуренной стены. Какой нужно быть кроткой святой, чтобы удовольствоваться тем, что кончину твою наблюдает только один зритель, и тот - половина другого святого. Немногого же достигла святая Деодата как в жизни, так и в смерти.
- Что вы собираетесь делать? - спросила мисс Эббот.
Филип вздрогнул, на него неприятно подействовал не столько смысл слов, сколько изменившийся тон.
- Делать? - повторил он, нахмурившись. - Днем у меня еще одно свидание.
- Оно ни к чему не приведет. А дальше?
- Ну, так еще одно. Если и тогда ничего не выйдет, пошлю домой телеграмму, попрошу указаний. Допускаю, что мы проиграем, но проиграем с честью.
Она часто проявляла решительность. Но сейчас за ее решительностью проглядывала страстность. Она стала не то что другой, а какой-то более значительной, и он очень огорчился, когда она сказала:
- Но это все равно что не сделать ничего! Сделать - это украсть ребенка или немедленно уехать. А так!.. «Проиграть с честью»! Решить проблему, постаравшись отделаться от нее, - такова ваша цель?
- Д-да, пожалуй, - запинаясь, выговорил он. - Раз уж мы говорим откровенно, именно к этому я сейчас и стремлюсь. А что еще можно поделать? Если я смогу уговорить синьора Кареллу - тем лучше. Если нет, то сообщу матери о неудаче и отправлюсь домой. Помилуйте, мисс Эббот, не думаете же вы, что я буду следовать за вами во всех поворотах ваших настроений?
- Я не думаю! Но должны же вы избрать какую-то одну, с вашей точки зрения, правильную линию и следовать ей? Хотите вы, чтобы ребенок остался с отцом, который его любит и воспитает скверно, или хотите увезти ребенка в Состон, где его никто не будет любить, но воспитают как надо? По-моему, вопрос поставлен достаточно беспристрастно даже для вас. Решите его. Выбирайте, чью сторону принять. Но только перестаньте твердить про «поражение с честью», эти слова сводятся к полному бездумью и бездеятельности.
- Если я способен понять точку зрения синьора Кареллы и вашу, это еще не означает...
- Не означает еще ровно ничего. Боритесь так, будто мы не правы. Ну какой толк от вашего беспристрастия, если вы никогда не принимаете самостоятельного решения? Любой может вас оседлать и заставить делать что захочет. А вы всех видите насквозь, смеетесь над всеми - и делаете то, что они хотят. Недостаточно быть проницательным. Я бестолкова и глупа и не стою вашего мизинца, но я пытаюсь делать то, что мне кажется правильным. А вы... вы обладаете блестящим умом, проницательностью, но, даже прекрасно понимая, что правильно, вы ленитесь действовать. Вы как-то сказали мне: судить о нас будут по нашим намерениям, а не по делам. Я тогда восхитилась вашим остроумием. Но все-таки чего стоят наши намерения, если мы не стремимся их выполнить, а твердим о них, сидя на стуле?
