Вот уж кого знали во всем мире, так это Агриппу — выходца из высокопоставленного семейства, умного, но безденежного друга римских правителей. Детство он провел в Риме, и в результате в нем было гораздо больше от римлянина, чем от иудея. В юности Агриппе пришлось немало скитаться в попытках скрыться от безжалостных кредиторов. В наши дни подобный человек нашел бы себе применение в Сити. Или же продал бы свое имя какому-нибудь совету директоров или печатному изданию. В древности таких возможностей у нищего аристократа не было. Единственное, что он мог сделать — завести себе могущественных друзей и надеяться на лучшее.
Агриппа именно и поступил и, как выяснилось, не прогадал. Карьера молодого иудея пошла резко в гору, когда к власти в Риме пришел его приятель и собутыльник безумный Калигула. Новоявленный император не только пожаловал своему другу владения умершего тетрарха Филиппа — обширные земли к северу к северо-востоку от Галилеи, — но и наградил его царским титулом. Итак, жалкий эмигрант, живший на подачки своей семьи, эта паршивая овца в славном роду Иродов, вновь вернулся в родные края. Его триумфальное возвращение буквально вывело из себя тщеславную Иродиаду — мать Саломеи и жену Ирода Антипы, того самого, который распял Христа. Она подговорила мужа бросить все дела и отправиться вместе с нею в Рим. Иродиада намеревалась задать вопрос императору: почему никчемный юнец Агриппа будет носить царскую корону, в то время как ее муж Ирод вынужден довольствоваться титулом тетрарха? Однако куда ей было тягаться с коварным Агриппой! Тот, прознав о планах родственников, решил их упредить. Он отправил к Калигуле гонцов с предупреждением, что Ирод якобы наводнил Галилею оружием. В результате семейная ссора закончилась полной и безоговорочной победой Агриппы: Ирода вместе с супругой отправили в ссылку, а их имущество конфисковали. Надо ли говорить, что положение юного выскочки Агриппы еще более упрочилось.
Двадцать четвертого января 41 года он находился в Риме, когда всю столицу облетела новость: император Калигула, его друг и покровитель, стал жертвой покушения — на теле обнаружили свыше тридцати следов от ударов кинжалами. Ранее я уже упоминал о той роли, которую сыграл Агриппа в дальнейшем развитии событий. Молодой иудей быстро сориентировался в суматохе, воцарившейся в Риме после смерти императора. Он явился в сенат, где решалась судьба Римской империи — быть ли ей по-прежнему монархией или же вернуться к республиканской форме правления — и сумел склонить сенаторов к первому варианту, поспособствовав возвышению перепуганного старого Клавдия.
Так назревавшая, казалось бы, катастрофа обернулась новым триумфом Агриппы. В Палестину он возвращался не только обогащенным — к нему отошли Иудея и Галилея, бывшие владения изгнанного Ирода Антипы, — но и упрочившим свое положение. Агриппа осознавал: после того как он собственными руками посадил на трон нынешнего цезаря, никто и ничто не решится встать у него на пути.
Можно только предполагать, какие планы по возвеличиванию рода Иродов лелеял в своей душе молодой царь. Он поддерживал партию строгих фарисеев, в угоду им казнил святого Иакова и казнил бы Петра, ибо, как сказано в Деяниях апостолов, «видел же, что это приятно Иудеям»[12].
После трех лет своего безраздельного правления Ирод Агриппа в окружении пышной свиты появился в кесарийском цирке. Он встал, чтобы поприветствовать толпу, солнце сияло на его парчовых одеждах, и царские подхалимы начали кричать, что устами Агриппы вещает не человек, но бог. И вдруг тело его содрогнулось от какой-то непонятной внутренней боли, он упал, и царедворцы поспешили унести своего повелителя во дворец. Спустя пять дней он скончался. В то время сын его — будущий Агриппа II, тот самый, перед которым Павлу предстояло держать речь в защиту христианства, — находился в Риме. Юноше было всего семнадцать лет.
Эта внезапная смерть, должно быть, огорошила Павла и его единомышленников. О том, какую сенсацию произвело известие о гибели Агриппы в стане христиан, можно судить уже по тому, сколько места отведено этому событию в Деяниях апостолов. Неизвестно, как бы сложилась история апостольской церкви, если бы Агриппа не умер. На тот момент он составлял самое серьезное препятствие на пути развития христианства. И вот — без всяких знамений и предупреждений — эта преграда оказалась устраненной.
Я пытался представить себе, какое положение занимал Павел в Антиохии через несколько лет после описанных событий. Фарисеи ненавидели его лютой ненавистью, прозелиты обожали, а умудренные жизнью греки и римляне воспринимали с пренебрежительной улыбкой всепрощения. Да стоит ли волноваться из-за очередного странствующего проповедника непонятного нищего бога. И что такое еще один бог в глазах блестящей, искушенной Антиохии! Греко-римский мир благосклонно воспринимал новых богов, в Риме так и шутили: «Чем больше, тем веселее». С одной существенной оговоркой — пока боги не вмешивались в политику. Гиббон исключительно метко охарактеризовал это отношение, когда заметил, что «народ почитал различные виды культов, господствовавшие в Римском мире, одинаково истинными; философы — одинаково ложными; а городские власти — одинаково полезными».
Именно в Антиохии, на родине метких прозвищ и модных словечек, родился термин «христиане» для обозначения членов ранней церкви. Кто, хотелось бы знать, впервые употребил это слово и по какому поводу?
Во всяком случае, это точно был не еврей, поскольку у евреев уже существовало название для последователей Христа — «назареи». Так же маловероятно, чтобы термин родился в среде самих первых христиан, поскольку те называли себя «учениками», «братьями» или «верующими». Получается, таким образом, что словечко это придумал, скорее всего, некий грек, который был наслышан о новой вере и перенес имя Иисуса Христа на всех его последователей.
Не исключено, что впервые это слово использовал какой-то римлянин, представитель имперских властей в Антиохии (и надо думать, в уничижительном смысле), подобно тому, как последователей Цезаря называли «кесарианами», Помпея — «помпеянами», Ирода — «иродианами». Так и представляю себе, как некого легионера отрывают от игры в кости и направляют на улицу, где разгорелась очередная потасовка между ортодоксальными евреями и представителями новой секты.
— Опять эти христиане! — наверное, проворчал этот страж порядка, не ведая, что своими словами творит историю.
7
В пятницу, мусульманский день отдыха, женщины Антиохии выбираются обычно за город, чтобы там, под сенью абрикосовых деревьев, спокойно посидеть на травке и обсудить последние новости. Как правило, мужчины на эти сборища не допускаются, так что дамы пользуются редкой возможностью походить с открытыми лицами.
Пока дети бегают вокруг и собирают букетики полевых маков и анемонов, женщины усаживаются кружком и углубляются в свои разговоры. Если же вдалеке — в поле или на холмах — покажется мужской силуэт, то в женских рядах происходит внезапный переполох, и в мгновение ока беспечные болтушки превращаются в кучку черных призраков, с ног до головы укутанных в свои покрывала. Посторонние мужчины не могут и мечтать увидеть лица арабских женщин. На малейший сигнал тревоги здесь реагируют со скоростью оленьего стада.
