И жили бы мы здесь, в бальном зале, а еще в башнях и во всех других постройках, которые пришлись бы нам по сердцу, потому что, скажите мне на милость, какое право кто-то имеет отнимать у графини де суассон эту землю, которая до последнего закоулка принадлежит ей точно так же, как извивы ее собственной пылкой плоти?.. Я вроде как облака ложкой перемешиваю, я знаю. Но нельзя же всю вину валить на невозможное. Она научится со мной читать. Словари, которые мы завтра найдем в остатках сгоревшей библиотеки, некоторые из них, надеюсь, уцелеют — вы даже представить себе не можете, какими прочными бывают словари, они наделены спокойным упорством дерева, из которого рождены, деревья не могли сделать нам лучшего дара. И мы будем читать, зачитываться будем! Пока не свалимся в упоении на землю, потому что какая, в конце концов, разница, правду пишут в тех историях или нет, если они лучатся сиянием, если они звездочками светят в головках детей, упавших с луны и лежащих рядом друг с другом вдвоем, — ее и моей? Мне кажется, у меня жар, виски горят и пульсируют, как бока бассета, бьющегося в агонии, если мое мнение вас все еще интересует.
Да, я говорю она, потому что херувимчик будет как две капли воды похож на меня и доказательством тому служит уверенность, которую я чувствую в собственном животе. Она вырастет, понятия не имея о том, что такое затрещины, как цветы, которые не надо обижать, чтоб они выросли во всей своей красе. Она будет заботлива и внимательна ко всем животным, она не бросит их на произвол судьбы, не оставит их голодать, как кое-кто, кому, как это ни печально, уготовано жариться в геенне огненной. Я научу ее как огня бояться соблазнительных и разрушительных бликов и кукол, потому что они опасны своей красотой, потому что, если верить присказкам папы моего, именно в четыре года слишком любят играть со спичками, и назову я ее Арианой в память о Каре…
Трепетная белая нить треугольным парусом рассекает великолепие осеннего неба и неспешно плывет над рекой, как будто бумажный змей размером с церковь, это летят дикие арктические гуси. У меня как-то был бумажный змей в форме рыбы с золотыми плавниками, я ухаживала за ним, потому что он был моим облаком, но однажды он выскользнул у меня из пальцев и улетел вверх, я смотрела потом на его обломки на вершине высокого дерева все лето, это случилось еще тогда, когда у меня стали набухать опухоли на груди, беда никогда не приходит одна. А что до арктических гусей, так мы каждый год поднимались на крышу моей избы-читальни смотреть, как они улетают, папа и я. Этой осенью они, вроде, рановато отправились в путь, я в этом вижу предзнаменование. Они как слишком сладкие чудесные грезы, которые чересчур хороши, чтоб хранить их и пестовать в теплой груди в ожидании долгих зимних месяцев, нужно смириться с тем, что однажды они все скопом покинут нас в одночасье, как те мысли, которые меня тешат, когда я думаю о благословенном плоде чрева моего, те грезы, что пленяют мне сердце и пугают радостью, которую я должна гнать из души моей, потому что нет больше времени мечтать о рае, я чувствую себя плотиной, готовой прорваться скорыми родами, я знаю по опыту, что грезы мои, по сути дела, никогда не приносили мне ничего хорошего, как и мои воспоминания, и теперь мне меньше, чем когда бы то ни было, хочется сойти с ума, как объятой пламенем куропатке, клюнувшей меня в голову, всю залитую кровью их религии, и кончить мученицей надежды, разоренной и ограбленной от слишком долгого ожидания на земле этой грешной, как случается иногда даже в самых добропорядочных семьях.
