Я не слышу, кто это говорит. Хюсейин встает:
— Это тэквондо.
— Ты владеешь тэквондо?
— Конечно.
— Ага, два месяца проходил, и всё, так?
Все смеются над ним. Махмуд кричит от машины:
— Давай, покажи им, Хюсейин!
Хюсейин снова встает в позицию. Вытирает руки о штаны. Разбегается и прыгает с разворотом. На этот раз он попадает мне в лицо. Не чисто и не элегантно. Ничто по сравнению с ударами борцов.
— Да к нам сам Ван Дамм пожаловал! Сможешь повторить?
Они поднимают меня и с нетерпением смотрят на Хюсейина, смеются и подбадривают его. Снова я свисаю с вытянутых рук борцов.
Хюсейин разбегается и пытается повторить удар. Делает разворот, не попадает, но приземляется на ноги.
— Давай еще, Хюсейин!
— Я слышал, что, если сделать правильный удар с разворотом, голова отлетит на хрен.
— Да, но мы же о Хюсейине говорим, правда? О мужике, который ссыт сидя.
Хюсейин сконцентрировался, на этот раз у него получится, или остальные подумают, что ему случайно повезло. Он отступает на шаг. Прыгает, делает разворот и попадает мне каблуком в челюсть, моя голова откидывается назад и вправо. Меня отпускают, и я падаю на землю. Остальные хлопают, один свистит. Хюсейин издает звуки а-ля Брюс Ли. Смеется и кланяется.
Затем снова наступает очередь борцов. Они долго и основательно меня бьют: по спине, по ребрам, по голове. Поднимают, держат и бьют по очереди. Бьют коленями в живот и в лицо и снова роняют. Не знаю, сколько это продолжается. Я больше не чувствую боли после каждого удара, только толчки. Я смотрю на себя сверху. Я лежу в чаще леса, а они стоят вокруг и пинают меня. Я сижу в кроне дерева и вижу, как мое тело швыряют туда и обратно. Махмуд по-прежнему сидит на капоте, смотрит на огонек своей сигареты.
34
Я один во тьме. Еще до того, как я успел открыть глаза, нахлынула боль. Голова, тело, руки, ноги — все болит. Мне не хочется вставать. Хочется остаться в чаще леса, забыться, и боль исчезнет. Но, думаю, не стоит, думаю, мне уже не проснуться.
Медленно, опираясь о ствол дерева, встаю. Меня рвет, рукавом куртки вытираю рот. Горящей от боли рукой роюсь в карманах. Деньги они, конечно же, взяли. Ключи на месте, я засунул их глубоко в карман джинсов. Все сигареты сломаны. Отрываю от одной фильтр и закуриваю. Выдыхаю дым. Нос не дышит, чувствую, как по губам течет кровь, чувствую ее вкус.
Я пытаюсь идти. На левую ногу толком не ступить. Но вряд ли сломана. Медленно, опираясь на деревья, ковыляю вперед, падаю и снова встаю. Не знаю, куда я иду, но надеюсь, что если буду продолжать в том же духе, куда-нибудь да выберусь. В сознании провалы, черные дыры. Начинается бормотание. Мне нужно держаться, держаться изо всех сил, иначе я просто сломаюсь. Бормотание все громче. Злые голоса, я не слышал их уже несколько дней. Теперь они хотят быть услышанными.
Я добираюсь до какой-то дороги, иду по ней. Мимо проезжает автомобиль, я выхожу на середину и машу руками. Он объезжает меня и скрывается из виду. Добредаю до какого-то городишки: кучка домов, магазинчик, гриль-бар. Иду по центральной улице. Наверное, я похож на жертву автокатастрофы: проезжающая мимо пожилая женщина, увидев меня, чуть не упала с велосипеда.
Подхожу к табличке с изображением поезда. Иду по стрелке: станция — не станция, просто старая лавочка и рядом — табличка. Для того чтобы поезд остановился, нужно нажать на кнопку. Сажусь. Из носа на асфальт капает кровь. К приходу поезда подо мной образовалась небольшая лужа. Влезаю в вагон и ложусь на сиденье. Женщина средних лет быстро складывает газету и пересаживается. Похоже, ее день теперь безнадежно испорчен. Выхожу на «Остепорт»; все сиденье измазано кровью. Ноги дрожат, и я практически на карачках выползаю из вагона. Поднимаюсь по лестнице, в глазах чернеет, и, чтобы не упасть, мне приходится крепко ухватиться за перила. Пытаюсь поймать такси, но шофер лишь прибавляет скорость. Час ранний, народ идет на работу. На меня смотрят, оборачиваются, но не трогают. Я мог бы лечь и умереть, меня бы не побеспокоили.
Дохожу до Трианглен, оттуда до квартиры брата. Не чувствуя руки, отпираю дверь парадного. Подниматься по лестнице тяжело, на стенах остаются красные пятна. Отпираю входную дверь. Вхожу в квартиру и падаю.
35
Я пролежал три дня. Сперва валялся в прихожей, потом дотащился до ванной и принял пригоршню таблеток от головной боли. Потом — в постель. Проснулся ночью, постельное белье покрывали большие коричневые пятна. На шее, на груди — присохшая кровь. Все болело, встать было равносильно подвигу. Я упал и разбил лампу. Дошел до ванной. Пописал, прислонившись к стене, больше попало на пол, чем в унитаз. Выпил еще таблеток от головы, четыре или пять, и две таблетки снотворного. Бодрствовать было больно. Снова упал в кровать. Не знаю, сколько я пролежал: четыре часа, двенадцать, шестнадцать? Проснувшись, снова пошел в ванную, стараясь не смотреть в зеркало, выпил еще таблеток от головной боли и — снова в кровать. Так прошло два дня. Я пил снотворное и воду кровоточащими губами. Пытался поесть, меня вырвало. С трудом проглотил несколько сухариков.
Лежал в кровати, то забываясь, то приходя в сознание.
На третий день мне стало лучше. Не то чтобы очень, но я смог сесть на край кровати и покурить сломанные сигареты. Прислушавшись к своим ощущениям и определив, где болит, я решил, что мне повезло: ничего не сломано. Ничего важного. Может, пара ребер: при вдохе что-то свистит. Смотрю на свое отражение в зеркале: похож на зомби из фильма ужасов. Красные пятна на теле и на лице, с зеленоватыми и синеватыми разводами.
Я выживу.
36
Поздним вечером я стою напротив гаш-клуба. Стою в тени, прислонившись к стене дома. Не двигаюсь. Воротник поднят, на голове — бейсболка. Я купил на бензоколонке дешевые электронные часы. Проходит сорок пять минут, я стою, потею и чувствую каждую клеточку своего избитого тела. Выходят два парня, в одном я узнаю Хюсейина, они громко разговаривают, смеются и уходят прочь. Чуть позже подвал покидают двое других парней, их я раньше не видел. Один такой обкуренный, что чуть не падает, другому приходится его поддерживать. Затем свет гаснет, выходит Махмуд, один. Запирает за собой дверь и спокойно идет по улице, курит, напевает что-то. Звонит мобильник, Махмуд раскрывает трубку, с кем-то разговаривает, смеется. Путь недалек: несколько метров по Нёреброгаде, мимо киосков с шавермой, затем свернуть в переулок.
Он останавливается перед желтым кирпичным зданием, вынимает ключи. Я смотрю вверх, на маленькие французские балкончики, которые годятся лишь для того, чтобы устанавливать на них спутниковые антенны. Немного погодя в одном из окон второго этажа зажигается свет.
Я лежу в постели, одурманенный болью и таблетками, пробую собрать силы. Смотрю в потолок моего старшего брата.
