Он только что выхватил двадцать долларов из трясущихся рук толстой девицы. Если бы она выиграла, то получила бы сорок долларов. Девица указала на карту справа – черной масти. Она проиграла свои двадцать долларов и громко закричала. Она бы накинулась на мошенника, если бы осмелилась.
Солнце еще палило. Ревущие транзисторы, болтающиеся на запястье чернокожих, оглушали меня. Что за абсурдная идея померяться силами с этим странным созданием, с этим гнусным и величественным монстром: Нью-Йорком. Какой идиотский вызов… В лавке случайных дорогих вещей мне удалось откопать не очень смешную соломенную шляпу, которая, как я заметила в витрине, мне даже шла. Кто-то с улицы меня позвал:
– Эй, подождите же!
Я обернулась, это был Бернар.
– Я шел за вами, – сказал он. – Каждый проводит свое время как может, вы не сердитесь? Вы всегда ходите с опущенной головой? Вы не смотрите ни направо, ни налево. И еще меньше назад.
Тем не менее мне казалось, что я гуляю бездумно. Со стороны мои успехи не выглядели блестящими. Я наблюдала за ним внимательно. Он на самом деле был хорош, этот мужчина. А главное, он был здесь, рядом.
Очень толстая женщина чуть не опрокинула нас. Она шла как танк. В нескольких шагах одетые в желтое, цвета тыквы, адепты Кришны пели. Перед ними расступалась толпа.
– Идемте, попьем кофе. Слишком жарко.
Он мне предложил «Бру Бургер». Я предпочла кондитерскую с охлажденными витринами, заваленными впечатляющего размера пирожными.
Внутри было прохладно и темно. Мы устроились у стойки, сжавшись в комок, на высоких табуретах.
– Кофе? – спросила официантка.
– Два, – ответил Бернар.
Она поставила перед нами две чашки и налила в них кофе. Затем пододвинула к нам алюминиевые молочник и сахарницу. Я попросила сахарина. Она вынула из своего кармана розовый малюсенький пакетик и протянула его мне.
Я пила маленькими глотками эту жидкость, которую окрестили «кофе». Я привыкла к американскому кофе, но этот побивал все рекорды по нелепости. Вода каштанового цвета.
Бернар, вошедший в мой шаткий мир, произнес:
– Вы замужем…
Я посмотрела на свое обручальное кольцо, как бы желая удостовериться в точности фактов.
– Увы…
– Это меня совсем не смущает. Вас, кажется, тоже, или я ошибаюсь.
Я не ответила.
– Вы позвонили домой, чтобы сообщить, что вы благополучно доехали?
Я пожала плечами.
– Мы, французы, не очень сентиментальны. Мы рассудительны. Отсутствие новостей – хорошая новость. И к тому же бесплатно…
Он смотрел на пирожные, выставленные под шарообразным колпаком, ставшим почти непрозрачным от отпечатков пальцев.
– Хотите пирожное?
– Нет, спасибо.
Следовало побеспокоиться о содержании нашего разговора.
– У вас интеллигентные руки, Бернар. Он посмотрел на них с удовольствием.
– Я и за ними ухаживаю…
– А вы, вы женаты?
– Разве я ношу обручальное кольцо? – спросил он.
– Нет.
– Видите ли, – сказал он. – Я из тех, кто нравится женщинам. И женщины, которые привыкают ко мне, не могут обходиться без меня.
Я была слишком заторможенной, чтобы раздражаться таким самодовольством.
– Вы не очень женственна, – продолжил он.
– Почему же?
– Вы не улыбаетесь. Вы могли бы быть хорошенькой, даже красивой, если бы вы были чуть мягче.
– Нежной?
Он сумел сделать мне больно. Я хорошо знала, что мне недоставало нежности. Но мне бы не хотелось об этом слышать. У меня были старые счеты с нежностью. Быть нежной – значит позволять собой пользоваться.
– Поужинаем вместе? – спросил он. – Вы не в том состоянии, чтобы бродить одной. Вы вот-вот расплачетесь…
– Нет, я не собираюсь плакать.
Как ловкий механик, он меня сначала разобрал на части, а потом предложил свои услуги, чтобы отремонтировать. Он был себе на уме, ловко вел разговор. Я чуть не уснула на своем табурете. В Париже был час ночи. Я зевала, укрывшись бумажным носовым платком.
– Мне хотелось посмотреть спектакль. Мюзикл. Рядом идет «Женщина года»… Если я достану билет.
– Не стоит пытаться. Чтобы посмотреть что-нибудь хорошее, надо доставать билет по меньшей мере за неделю. На черном рынке перекупщики иногда зарабатывают до двадцати долларов на билете.
Кривоногая муха ползла по стойке, машинально я попыталась прогнать ее. Муха не реагировала. Она продолжала ковылять.
– Я знаю восточный ресторан, – сказал Бернар. – В такую жару следует есть острые блюда. Организму необходима соль, когда потеешь.
Я попыталась отказаться. Для вида.
– Если бы мы не встретились у входа? А?
– Случай – это воля Божья, которую следует уважать.
У меня болела лодыжка, моя тушь, должно быть, потекла, потому что у меня щипало глаза. У меня даже не было пудреницы в сумке.
– Я, наверно, безобразна.
– Совсем нет. Растерявшаяся и соблазнительная. Я уверен, что временами вы бываете прекрасны. Но нужно подгадать такой момент.
Он меня оживлял. Я подняла глаза на него.
– Вы хотите меня сопровождать в кино? Мне не хватает зрелищ.
Мы вышли из кондитерской. Влажный и жаркий, как баня, Нью-Йорк зажигал огни. Неоновые вывески оттеняли синеву неба. Световыми линиями вспыхивали надписи на темном фоне. Светящиеся очертания связывались, развязывались, появлялись, исчезали на темных фасадах зданий, покрытых анонсами.
Бернар взял меня под руку. Бродвей окунул нас в атмосферу гранатового сока, крепленного мышьяком. Мы двигались среди людей, которые, казалось, сбежали из тюрем. Мы только что столкнулись с индусом в безупречно белом тюрбане. Его длинная борода прикрывала половину обнаженной груди. Он был в плавках и шел босиком. Сидя на тротуаре, какая-то женщина продавала разноцветные металлические звезды-заколки для волос. Те, кто их носил, походили на инопланетян. Нас было очень много, обезумевших от восхищения и отвращения к этому нескончаемому представлению. У тротуара освобождался от содержимого пищеварительного тракта конь. Зловонный запах конюшни вызвал у меня тошноту, полицейский, сидящий в седле, смотрел по сторонам. Мы, низкопоклонники нью-йоркского снобизма, зачарованные этой грязью, разгуливали, гордые оттого, что оказались в этой урне. Растерявшиеся туристы пичкали себя дешевыми картинками. Отбросы на тротуаре смешивались с конфетти несостоявшегося праздника. Жара застряла под кожей. Трепещущая толпа колыхалась, вздрагивая от резкого звука сирен полицейских машин. Меня задел какой-то чернокожий с хрипящим транзистором. Нью-Йорк – кинотеатр для жаждущих впечатлений иностранцев – меня околдовал. Я сливалась с афишами, отождествляла себя с рекламой. Девушка в узких джинсах, высвеченная неоном на фасаде, это была я. Не утратившая чувства реальности, не постоянная посетительница, не надменная, а вне себя от счастья впитывать необычное, словно простая девчонка, пытающаяся выжить в оставленных богатыми отбросах, я повторяла про себя, пресытившись приятной паникой: «Я в Нью-Йорке».
