Конрад прошел длинный и тяжкий путь наверх; начав с работы на ферме, он проучился в школе всего семь лет, и в эти годы ему не всегда удавалось заниматься полный учебный год. В детстве для него было великой радостью на телеге — в зависимости от погоды на ней были колеса или полозья — отправиться в Гиббсвилль за навозом. Мальчикам в его положении удавалось избежать работы на ферме, либо заполучив работу на железной дороге, либо устроившись работником в паровозное депо, либо выучившись ремеслу. Но для того чтобы убедить работодателей в своей пригодности, Йейтс был слишком мал ростом, а чтобы устроиться в подмастерья, слишком беден, поскольку подмастерьям поначалу не платили ни гроша. Тем не менее он ушел с фермы и устроился на работу в гиббсвилльскую конюшню, где лошадей давали напрокат за плату. Здесь он мог спать и жить на чаевые. Большинство кузнецов в конюшне зарабатывали подковкой лошадей, а Йейтс для кузнеца оказался слишком хрупким. И все же из полученных от клиентов конюшни чаевых он скопил кое-какие деньги, устроился посыльным на почтово-телеграфную службу и записался на вечерние курсы при Гиббсвилльском колледже бизнеса, чего никак не смог бы сделать на круглосуточной работе в конюшне. К стенографии и печатанию на машинке Конрад оказался совершенно непригоден, но бухгалтерское дело его просто покорило. Его бухгалтерские книги были не самыми аккуратными в классе из-за корявого почерка, но зато в них было меньше всего следов исправлений.
Конраду было восемнадцать, и он по-прежнему работал посыльным, когда впервые встретил Джо Б. Чапина, только начавшего свою адвокатскую практику в фирме «Мак-Генри и Мак-Генри». Два-три раза в неделю деревенский парнишка доставлял телеграммы в «Мак-Генри и Мак-Генри», где их подписывал молодой красивый адвокат. Они произвели друг на друга весьма благоприятное впечатление. Однако молодой адвокат произвел на деревенского парнишку такое впечатление не только благодаря тому, что каждый раз, когда Конрад доставлял телеграмму, он давал ему пять центов. Деньги эти Чапин брал из средств фирмы, предназначенных на мелкие расходы, но решение, дать их парнишке или нет, принимал он сам. Мистер Чапин не стеснялся пройтись рядом с Конрадом по улице и стал в его жизни первым значительным человеком, который отнесся к нему по-человечески. И еще он стал первым человеком, к которому парень испытал истинную привязанность.
Однажды ранним вечером, когда Конрад доставил телеграмму и получил свою пятицентовую монетку, они оказались в офисе одни.
— Спасибочки, мистер Чапин, — сказал Конрад.
— Пожалуйста, Конрад.
— Мистер Чапин, уж вы мене простите…
— Да-да, старина?
— Я хочу выспросить вашего совета.
— Наша контора именно для этого и предназначена.
— Ну, вы со мной шуткуете.
— Ты хочешь получить какой-то другой совет? Верно?
— Ага. Я не хочу больше работать посыльным.
— Неужели ты получил миллион в наследство?
— Опять вы шуткуете со мной, мистер Чапин. Люди любют шутковать со мною. А я и так маленького росточку.
— Все, больше никаких шуток. Чем могу быть тебе полезен?
— Ну… я скопил три сотни долларов. Одни говорят: езжай в Филаделю, а другие говорят — оставайся в Гипсфиле. А вы чего скажете, мистер Чапин?
Джозеф Б. Чапин задумался на минуту.
— Хм, — произнес он. — Ты хочешь, чтобы я тебе посоветовал как друг?
— Да, сэр, — ответил Конрад, которого в жизни никто еще никогда не называл другом.
— Хм. Сколько времени ты уже живешь в городе?
— Четывертый годок, как я тута живу.
— У тебя появилось за это короткое время довольно много приятелей.
— Ну да. Я тута кое-кого снаю. Небось человек двести будет.
— Ты много работал, скопил кое-какие сбережения, а теперь думаешь попытать счастья в большом городе, — сказал Джозеф Б. Чапин.
— Да, сэр.
— Но ты никогда не был ни в Нью-Йорке, ни в Филадельфии.
— Да я и в Рединге не был.
— Рединг больше Гиббсвилля раза в три-четыре, а Филадельфия в десять раз больше Рединга. И ты, наверное, думаешь, что там намного больше возможностей. Вероятно, так оно и есть. Но давай возьмем в расчет то, что здесь у тебя есть довольно приличная работа, а в Филадельфии никакой работы нет. Здесь у тебя есть приятели, а в Филадельфии их нет. И из своего опыта скажу тебе, что пока ты не разобрался, что к чему, в большом городе можно потеряться. Уверен, что ты обо всем этом уже думал.
— Да, сэр.
— Тогда, Конрад, есть и еще одно соображение.
— Да, сэр.
— То, как ты говоришь по-английски. Здесь, в Гиббсвилле, мы привыкли к пенсильванской немецкой манере разговора. Мы к ней приспособились. Но в таких местах, как Филадельфия или Нью-Йорк… они считают ее забавной, и они скорее всего будут над ней смеяться. Они не будут смеяться над тобой. Они будут смеяться над твоей манерой говорить.
— Это точно.
— Когда они услышат, как ты говоришь — ты или кто-нибудь еще из немецких районов Пенсильвании, — они решат, что ты подражаешь комедийным актерам. У них на сцене выступают актеры-комики, которые разговаривают в точности как немцы из Пенсильвании. Они станут над тобой смеяться, и тебе будет обидно.
Конрад кивнул.
— Я чего-нибудь в них брошу, и меня посодют.
— Ну, я не знаю, Конрад, взрывчатый у тебя характер или нет, но я бы на твоем месте пожил в Гиббсвилле еще несколько лет и постарался избавиться от этого акцента. И кто знает? Возможно, через несколько лет тебе и уезжать не захочется. Ты толковый и трудолюбивый. А Гиббсвилль растет и из небольшого городка становится промышленным центром. Для молодого человека масса возможностей. Мне, например, здесь нравится.
Конрад остался в Гиббсвилле и многого добился. В большом городе с его деловыми качествами он, вероятно, и добился бы успеха, но он так никогда и не уехал из Гиббсвилля. Квартал, в котором он жил на Южной Мейн-стрит, был подобен Пятой авеню для жителя Нью-Йорка или Броуд-стрит для жителя Филадельфии. Его дом на Лэнтененго-стрит для жителя Нью-Йорка можно было сравнить с домом в Глен-Коув, а для жителя Филадельфии — с домом в Ардморе. Дома, в которых жил Конрад, были доказательством его таланта бизнесмена: он покупал мелкие, неприбыльные предприятия и сливал их с концернами или, выгодно используя их удачное местоположение, превращал в прибыльные. Его теперь называли не иначе, как «Wie Geht[17]Йейтс». По мере того как улучшалось его знание английского, он обнаружил, что его пенсильванско-немецкий акцент не такая уж и помеха для успешного ведения дела. Среди купцов на Мейн-стрит было немало немцев, и он даже понимал евреев, говоривших на идиш. Основной сферой его деятельности была купля-продажа недвижимости. «Любая недвижимость хороша, — бывало, говорил он, — но, чтоб на ней заработать, надо уметь от нее вовремя избавиться». Он покупал и продавал участки в торговых районах, в жилых кварталах среднего класса и на Лэнтененго-стрит. Он покупал и продавал фермы и территории фабрик, но никогда даже близко не прикасался к шахтам. «Если мне хотят их продать, значит, они никудышные, — говаривал он, — эти ребята ведь инженера, а я-то нет».
