Я замираю. Мне не нравится ее тон. Слишком шелковый, слишком многообещающий. Я отчаянно пытаюсь добраться до своего темного озера, чтобы вооружиться, защитить себя, но между мной и водной бездной возникает стена, и я не могу сквозь нее пробиться.
«Синсар Дабх» заставляет меня опуститься на колени. Стискивая зубы, я сражаюсь за каждый дюйм. Она опрокидывает меня, и я падаю на спину. Мои руки и ноги движутся так, словно я делаю «снежного ангела». Я приколота к холодным металлическим балкам.
«Вот это, Мак, — произносит «Синсар Дабх», — является сутью боли».
Я дрейфую в агонии. Не знаю, сколько длится эта пытка, но с жуткой ясностью понимаю одно: на этот раз Бэрронс меня не спасет.
Он не придет, чтобы криком вернуть меня к реальности, как в прошлый раз, когда Книга поймала меня на улице и «попробовала» меня.
Он не отнесет меня в книжный магазин, когда все закончится, не приготовит мне чашку какао и не завернет в одеяла. Не заставит меня смеяться, пытаясь добиться ответа на вопрос о том, что я такое, а позже — плакать, когда я проберусь в его воспоминания и увижу, как он, убитый горем, обнимает умирающего ребенка.
Книга держит меня пришпиленной к холодному балконному полу, и каждая клеточка моего тела обугливается, кости крошатся друг о друга, а я цепляюсь за воспоминания.
Я не могу добраться до своего озера, но могу выйти во внешние слои сознания. «Синсар Дабх» изучает мои мысли, пробует. Что она ищет?
Я говорю себе, что нужно просто пережить это. Ведь на самом деле Книга не причиняет вреда моему телу. Она только играет со мной. Сегодня она пришла за мной. Раньше я охотилась за ней. А теперь по какой-то непонятной мне причине Книга стала охотиться за мной. Это какая-то жуткая шутка?
Она не собирается меня убивать. По крайней мере сейчас. Думаю, я ее развлекаю.
Ей стоит только пожелать моей смерти... Эй, мне знакомо это чувство. Я живу с ним уже довольно давно.
Спустя неопределенное, бесконечное время боль наконец стихает.
Мои руки хватаются за перила, я перегибаюсь через них спиной. И сжимаю пальцы. Цепляюсь ногами. Я призываю все силы, которые у меня есть, чтобы снова почувствовать свои кости целыми и прочными. Я смотрю на крыши, собирая волю в кулак.
Я не умру.
Если я умру сегодня, мир останется таким, каков он сейчас, а это неприемлемо. Слишком многие погибли. Слишком многие умрут, если я этому не помешаю. Желание защитить человечество придает мне сил, и я ракетой устремляюсь к озеру в своей голове.
Я врезаюсь в стену, которую возвела между мной и моим арсеналом «Синсар Дабх».
И в стене возникает крошечная трещина.
Не знаю, кто из нас удивлен больше — я или Книга.
А затем она внезапно приходит в ярость.
Я чувствую ее злость, но злится она не потому, что я смогла повредить ее стену, а по какой-то другой причине.
Словно я, лично я, как-то ее разозлила.
Она... разочарована во мне?
Это меня невероятно беспокоит.
Моя голова запрокидывается так, что я вынуждена посмотреть вниз.
Внизу стоит человек, темная клякса на белом снегу. Под мышкой он сжимает книгу.
Я давлюсь криком.
Я узнаю плащ с капюшоном, который трепещет на ветру. Узнаю волосы.
Но я не узнаю всего остального, потому что — если это действительно Фиона, бывшая управляющая магазином Бэрронса и любовница Дерека О'Банниона, — с нее заживо содрали кожу. И это особенно ужасно, потому что О'Баннион научил ее есть Невидимых.
Я инстинктивно тянусь за копьем. Его, конечно же, нет.
— Милосердия! — кричит Фиона.
Ее губы без кожи обнажают окровавленные зубы.
И я думаю: неужели во мне осталось милосердие? Я потянулась за копьем, потому что пожалела ее?
Или потому что ненавижу ее за то, что она была любовницей Бэрронса до меня и была с ним дольше, чем я?
Злость Книги растет.
Я чувствую, как она прорывается, заполняет улицы. Она огромна, почти неудержима.
А я сбита с толку.
Почему Книга сдерживается? Почему не уничтожит все? Я бы это сделала, если бы Книга простояла на месте достаточно долго, чтобы я смогла ее использовать. А потом я вспоминаю, как именно хотела ее использовать.
Внезапно она превращается в чудовище, тень, которая чернее самой темноты. Книга разрастается, парит, взмывает все выше и выше, пока не достигает уровня моих глаз.
Она висит в воздухе, переключаясь со своего жуткого обличья на освежеванное лицо Фионы.
Я зажмуриваюсь.
А когда открываю глаза, я снова одна.
12
— Чертовы мерзавцы!
Я пинком отправляю банку в полет. Она свистит в воздухе, попадает в стену и сплющивается.
То есть, чуваки, на самом деле она влипает в стену. На несколько дюймов. Я хихикаю, зная, что кто-то однажды пройдет здесь и, такой, удивится: «Блин, а как эта банка влипла в стену?»
Это одна из многочисленных Мега загадок О'Мелли! В городе их полно.
Я оставила свои следы по всему Дублину. Это мой способ сказать: «Здесь была я!» Я делала так много лет, с тех самых пор, как Ро начала отправлять меня в город по делам. Я, к примеру, изгибала скульптуры перед музеем, ровно настолько, чтобы я знала, что они изменились, а другие не замечали особых перемен. Но с тех пор как рухнули стены, это не имеет значения. Я вбивала метки в камень и кирпич, переставляла обломки и сгибала фонари в корявые «Д»: «Дэни», «достали» и «да ну вас».
Я добавляю развязности своей походке.
Суперсила — это я.
Я морщусь.
— Чертовы мерзавцы, — снова бормочу я.
Гормоны — это мое все. Минута на взводе, минута в депрессии. Настроение меняется со скоростью моих шагов Я то не могу дождаться момента, когда вырасту и смогу заняться сексом, то ненавижу людей, а мужчины тоже люди, и, чуваки, — разве сперма не самая мерзкая штука на свете? Ну, бе-е-е, кто же захочет, чтобы какой-то чувак брызгал вот этим самым вам в рот?
Я уже несколько дней сама по себе, и это кру-у-уто! Никто не говорит мне, что делать. Не отправляет спать. Не указывает, что мне думать. Только я и моя тень — и мы обе крутые чувихи. Кто бы не хотел быть на моем месте?
Но... я волнуюсь за этих глупых овец в аббатстве.
Блин, нет, не волнуюсь! Если они не хотят вытащить головы из задниц, это не мои проблемы!
Плохо, что некоторые не знают, что меня надо воспринимать всерьез. Придется порушить их мирок, чтобы они меня заметили.
