— Однако вы изменились, — произнес Толливер с уважением. — Думается, к лучшему. — Он поднялся и взглянул на свои золотые часы. — У нас есть еще немного времени. Желаете сказать мне еще что-нибудь?
— Я сказал все, что хотел.
— Я тоже. — Адвокат бросил взгляд на дверь. — Если вы не возражаете, ваш отец хотел бы поговорить с вами.
Алену было не по себе.
— Отец здесь?
— Уже несколько часов. Нам не сказали точного времени вашего прибытия.
Ошеломленный, Ален проследил, как Толливер постучал в дверь.
Появившемуся охраннику адвокат объяснил, что сейчас приведет из приемной отца клиента и вернется сам.
Ален стоял у окна, когда открылась дверь. Он думал, что самым трудным было расставание с Надей, но, увидев отца, понял, что наступил не менее тяжелый момент. Отец был бледнее, чем Ален его помнил, волосы его истончились, и весь гордый облик как-то поблек.
— Сэр. — Это было его обычное обращение к отцу, к которому его приучила мать еще до поступления в детский сад.
Отец обычно не демонстрировал своих чувств, не сделал этого и сейчас, но взгляд показался Алену мягче обычного.
— Ты хорошо выглядишь, Георг.
— Вы тоже, сэр.
— Я понял, что ты собираешься признать себя виновным. — Чисто гарвардское произношение отца вызвало у Алена пронзительную боль — воспоминание о том, как его поддразнивала Надя.
— Да, сэр.
— Ты понимаешь, что у Грэма есть основания полагать, что он может добиться оправдания, если ты передумаешь?
— Я не передумаю.
Старик внимательно присмотрелся к нему, потом достал конверт из внутреннего кармана пиджака.
— Может, это повлияет на тебя.
Ален взял конверт, открыл его и извлек листок.
Письмо, адресованное его отцу. Нацарапанная внизу подпись заставила учащенно забиться его сердце — доктор Лоуэлл Эмхерст — человек, дававший ему транквилизаторы и убеждавший принимать их. В устах заведующего отделением это звучало как приказ.
Быстро взглянув на отца, он заметил выражение боли в его глазах.
— Письмо пришло вскоре после твоих «похорон», — сказал он. — Лоуэлл знал, что умирает от рака, и перед смертью решил рассказать мне правду.
Ален медленно вдохнул.
— Доктор Эмхерст был отличным врачом и справедливым человеком. Жаль, что он умер.
Он сложил письмо и вложил его обратно в конверт.
— Спасибо, что дали его прочитать, — сказал Ален, протягивая письмо отцу, но тот покачал головой.
— Возьми его и воспользуйся им. Убежден, что ни один присяжный не осудит тебя, если оно будет зачитано в суде.
Инстинкт подсказывал Алену, что отец прав. Первое, что пришло ему в голову, было: Надя… Свобода! Он держал в руках собственную свободу.
Но потом вспомнил свою ложь и связанные с ней стыд и унижение. Со всем этим покончено. Он может снова дышать. Заниматься медициной под собственным именем. Жениться на женщине, которую любит, и баловать маленькую девочку, о которой уже начал думать как о своей дочери.
Судорожно вдохнув, он вспомнил, что не один.
— А вы, отец? Какой приговор вынесли бы вы?
— На основании всего того, что я знаю сейчас, проголосовал бы «невиновен».
Глядя в лицо отца, Ален видел знакомые черты, те же ирландские глаза, но сейчас отметил еще и силу характера, которой не хватало ему самому, и цельность.
Руками, твердыми как во время самой сложной операции, он разорвал письмо на мелкие клочки и бросил их на стол.
В глазах отца промелькнул ужас.
— Ты все еще намерен признать свою вину?
— Да.
— Бога ради, Георг, ты хочешь отправиться в тюрьму?
Ален жестко усмехнулся.
— Нет, сэр, не хочу, мне плохо при одной мысли о ней.
— Тогда почему?
— Есть одна маленькая девочка. Чудный ребенок, дочь моей подруги. Мы как-то говорили с ней о признании ошибок. Она думала, что ее мать могла бы воспользоваться своим влиянием, чтобы избавить ее от неприятностей. — Он пожал плечами. — Тот разговор стал одной из причин моего возвращения и решения ответить за содеянное.
Глаза отца смягчились.
— Ты так и не женился?
— Нет, сэр. На моей совести было достаточно грехов.
А ведь Надя ответила бы «да» на его предложение. И что тогда? Взяла бы имя покойника, даже не зная об этом? Любила бы мужчину, который постоянно обманывает ее?
Ален протянул руку отцу.
— Спасибо, что пришли, сэр. Приятно было встретиться.
Лицо отца вытянулось, руки он не подал, но Ален продолжал твердо глядеть на него.
— Очень сожалею, что подвел вас, сэр. Надеюсь, в один прекрасный день вы простите меня.
— При одном условии, — ответил отец, протягивая наконец ему руку, — что ты тоже простишь меня.
Ален помедлил, прежде чем ответить:
— Договорились.
Это было долгое рукопожатие. Оба мужчины улыбались. На глаза Георга Лейтона-третьего навернулись слезы.
Надя напечатала материал на первой полосе — историю окружного врача Смита. Рассказала о постоянной работе без отдыха и бесконечном поиске новых методов лечения таких пациентов, как Эдда и Морроу, о безмерной доброте, которую Ален умудрялся скрывать, об успехах, достигнутых в неимоверно трудных условиях. Надя даже раскопала, что он анонимно вложил половину своей зарплаты в качестве взносов в фонд «скорой помощи», что Ален лечил многих больных и выезжал по вызовам и вовсе бесплатно.
…Когда Алена ввели в зал суда, стол судьи ломился от писем с почтовым штемпелем Миртла, в которых люди умоляли о снисходительности. Известный во всем штате своей жестокостью судья зачитал некоторые из писем и для протокола упомянул о других.
Как и обещал окружной прокурор, судья дал ему год за непреднамеренное убийство, но отложил исполнение приговора. Однако появилось дополнительное обвинение — уклонение от судебного преследования. Окружной прокурор и Толливер долго спорили, но пришли к соглашению — два года условно.
Судья приговорил Алена к двум годам тюрьмы.
15
Надя опоздала на летучку. Новый учитель музыки Элли жил в соседнем городке, и мать с дочерью проделывали два раза в неделю по двадцать миль, чтобы не бросать занятия.
Сегодня был как раз один из таких дней: К тому же на обратном пути их порядочно задержала авария на дороге, происшедшая с одним из тройных трейлеров. Новехонькая «скорая помощь» доставила пострадавшего водителя грузовика в больницу быстрее вертолета.