И оба они остались совершенно недовольными этим непредвиденным столкновением. Это было видно и всей съемочной группе, и всему техническому персоналу.
И Камилла что-то сказала Алексу Мартину на каком-то непонятном языке. И Алекс Мартин тоже сказал что-то Камилле на каком-то непонятном языке. После чего они оба спокойно разошлись в разные стороны.
Дедушка Ичи стал злобно смотреть на Эйба Робинсона и Джеффа Дармера.
— Ну уж извините, — вежливо раскланялись перед дедушкой Ичи Эйб Робинсон и Джефф Дармер, — все это произошло не на съемочной площадке, а потому лично мы не должны нести за случившееся никакой ответственности.
Тогда дедушка Ичи стал гневно смотреть на Роландо и Цезаро.
— Меня два инфаркта хватят, — сообщил всем окружающим дедушка Ичи, — пока они снимут этот свой ужасный фильм.
— Ну что вы, — успокоили дедушку Ичи окружающие, — вам, в вашем солидном возрасте, и одного инфаркта будет вполне достаточно.
Когда же дедушку Ичи немного успокоили, все стали спрашивать друг друга о том, что же сказали друг другу Алекс Мартин и Камилла.
— Даже не пытайтесь угадать, — сказал всем дедушка Ичи.
— Это почему же? — удивились окружающие.
— Потому что они говорили на ноуатле, — сказал дедушка Ичи.
— А что это такое — ноуатль? — сказали окружающие.
— Ноуатль, — сказал дедушка Ичи, — это классический ацтекский язык.
— Да ну, — сказали окружающие, — что, и Алекс Мартин тоже сейчас говорил на этом самом ноуатле?
— Да, — сказал дедушка Ичи, — он тоже говорил на ноуатле.
— И что же они друг другу сказали?
— Ничего особенного, — сказал дедушка Ичи, — она назвала его камнем, а он ее — курицей.
— Да что вы говорите! — удивились окружающие.
Но больше всех были потрясены Эйб Робинсон и Джефф Дармер.
— Он что, сегодня ночью был в библиотеке? — спросил Эйб Робинсон у Джеффа Дармера.
— Ну мы же с тобой обещали друг другу, что сделаем из него человека, — сказал Джефф Дармер Эйбу Робинсону.
А Алекс Мартин действительно сильно изменился, Дора Мартин это ясно видела. Он приезжал со съемок серьезный, отдаленный, уставший и задумчивый.
Дора Мартин подавала ему горячий ужин к телевизору и сама открывала несколько банок пива. Но Алекс Мартин, бывало, порой так увлекался либо какой-нибудь политической телепередачей либо серьезным художественным фильмом, что даже о любимом пиве напрочь забывал.
Дора Мартин теперь ходила по дому, поджав губы, наблюдала за мужем из каждого угла и беспрерывно жаловалась кому-нибудь по телефону.
— Раньше ему было на все наплевать, — говорила Дора Мартин в телефонную трубку, — а теперь он о чем-то постоянно размышляет. Нет, — сердилась Дора Мартин на кого-то, — это твой муж пусть постоянно о чем-то размышляет, а мой мне нужен именно таким, каким он был всегда до этого: пустым, немногословным, незаинтересованным и неинтересным.
Словом, у Алекса Мартина, казалось, теперь появилась своя внутренняя жизнь. И это было заметно и удивительно всем, кто знал его раньше.
Это было удивительно и его родителям, и родителям его толстой жены Доры Мартин. Это было удивительно и его немногочисленным приятелям, с которыми он, бывало, пропускал по вечерам несколько глотков чего-нибудь покрепче в ближайшем баре.
Это было удивительно и толстому директору фирмы по перевозке мебели в пределах города, который пару раз тоже появился на киностудии для разрешения некоторых вопросов насчет рекламы своей фирмы.
— Бог мой, это и есть мой работник Алекс Мартин? — удивился толстый директор.
— Вы от него так отвыкли, что уже не узнаете? — поинтересовался Эйб Робинсон.
— Его-то я узнаю, — обиделся толстый директор, — просто он стал каким-то другим, — пояснил он.
— И чем же это он так изменился? — спросил Джефф Дармер.
— У него какой-то свет в глазах появился, — пояснил толстый директор.
Эйб Робинсон и Джефф Дармер остались очень довольны этим пояснением.
Родители Доры Мартин тоже кое-что сказали Доре Мартин.
— Не надо было ему разрешать сниматься в фильме, да и вообще связываться с киностудией, — сказали родители Доре.
— Откуда же я могла знать, что это произведет на него такое впечатление? — расстраивалась Дора Мартин.
— Тебе нужно было это предвидеть, — сказали умные родители безутешной Доре, — кино — это целый мир, который отличается от реального мира тем, что он гораздо интереснее, притягательнее и увлекательнее, чем наш обыкновенный реальный мир.
— Но я не думала, что он тоже это заметит, — сказала Дора Мартин.
— Этот мир трудно не заметить, — сказали Доре Мартин ее умные родители.
И Дора Мартин уселась в мягкое домашнее кресло, чтобы все обдумать, оценить и переосмыслить. Толстой Доре Мартин надо было что-то немедленно предпринять, чтоб ее ненаглядный Алекс Мартин вновь перестал замечать, что жизнь прекрасна и удивительна, единственна и неповторима.
И что в этой жизни еще очень много нужно успеть предпринять, совершить и натворить. И что эта жизнь не ограничивается перекрестками, светофорами, строгими правилами уличного движения, непременным горячим ужином и программой телепередач.
Алекс Мартин всегда был собранным и обычным. Под конец лета он тоже стал каким-то несобранным и необычным. И это замечала и вся съемочная группа, и весь технический персонал.
— А ведь в нем действительно что-то есть, — сказал как-то Эйбу Робинсону и Джеффу Дармеру Дон Тернер.
Эйб Робинсон и Джефф Дармер даже не нашлись сразу, что сказать на такую похвалу. Они просто гордо посмотрели друг на друга.
— Ну конечно, игры мысли у него в глазах так и не появилось, — сказал Дон Тернер, — но что-то в них определенно появилось.
Эйб Робинсон и Джефф Дармер вздохнули: Дон Тернер редко когда доходил в своих похвалах до логического конца. Но для начала им было достаточно и этого.
23
Несколько ночей подряд снимались последние сцены фильма. В одной из этих сцен простой садовник шикарного особняка вставал ночью с кровати, обуреваемый какими-то неясными и противоречивыми чувствами, выходил на улицу, подходил к своей простенькой машине, садился в нее и заводил мотор.
Той же ночью главная героиня фильма просыпалась в своей постели в холодном поту, тоже обуреваемая чем-то неясным и необъяснимым. Она накидывала на себя платье и подходила к окну своей комнаты на втором этаже шикарного особняка. И за тонкими ветвями деревьев роскошного сада она видела красные огоньки задних фар его машины.
Сцены снимались по несколько раз. То Алекс Мартин вальяжно подходил к своей машине, то Камилла несерьезно смотрела на него из окна. Не было той таинственности, которая была нужна.
