— Моя очередь, божественный убор!
Селина виснет на руке Филиппа Куврера, тот толкает дверь, шумно прощаясь.
— Обожаю эти круглосуточные бары.
На калье Ареналь редкие полуночники. И бесчисленные такси.
— Переночуешь у меня, цыпа моя?
— Ну да, не заканчивать же на этом.
— Но это не то, что ты подумала, цыпа моя.
— А что, по-твоему, я подумала, задохлик?
— Нет, я это говорю, потому что, представь себе, я почти влюблен.
— Прекрати! Ты? Почти влюблен? Не верю своим ушам.
— Именно так, дорогуша. Украсть мирты и лавры мадридцев — дело хорошее, но мне этого мало, я хочу сорвать еще и их розы.
— Сразу видно, что ты читал Тассо и Ариосто сегодня вечером.
— Именно.
— Что это за история? Расскажи.
— Встреча в метро. Как в нашем романе. Да, дорогуша. Блондинка в полосатом топике располосовала мне сердце.
— Говори потише, что ты так орешь?
— Пользуюсь последними часами инкогнито. Скоро мы будем слишком знамениты, чтобы дурачиться на улице, моя дорогая. Мсье, да-да, вы, дайте, пожалуйста, автограф!
— Прекрати, у нас будут неприятности.
— Я просто хочу тебя порадовать.
— И что же эта полосатая?
— Ах да, полосатая. Встреча на четвертой линии, направление «Санта-Мария». Хороша несказанно. Я оставил ей свой адрес и все прочее. Жду ее звонка.
— Да брось ты. Она согласилась?
— С восхитительной улыбкой. Говорю же, любовь с первого взгляда.
— Ну, Филу, это уже опасно.
— А я больше ничего не боюсь.
— Решительно, сегодня твой день. Ты повсюду оставляешь свой телефон.
— Да, верно подмечено, мой день.
— А как ее зовут?
— Не знаю. Она мне скажет по телефону!
— Все-таки ты шут гороховый.
— Такая наша шутовская доля.
— Слушай, Филу, я что-то замерзла. Возьмем такси?
— Еще как возьмем, я тоже. И ветер дует злой на мокрый мой убор! Такси!
Они садятся. Такси выезжает с Ареналь, пересекает Пуэрта дель Соль и скрывается на Сан-Херонимо. На сиденье, в неожиданно душном тепле салона, Селина молча опускает голову на плечо Филиппа Куврера и тут же засыпает. На поворотах ее голова чуть соскальзывает, оттягивая мягкую щеку, рот немного открывается, она не просыпается, и тоненькая ниточка слюны свисает на шерстяной воротник пальто, мимолетно освещаемая проносящимися фарами.
XIII
Калье Гойя, дом 101, шестой этаж, в тишине в своей постели Хавьер Миранда так и не смог заснуть. Даже спиртное уже не помогает от бессонницы. Энергичным движением он откидывает пуховое одеяло, садится на край кровати и сует ноги в тапочки, которые стоят наготове, строго параллельно, на геометрических узорах коврика. Он встает, идет в ванную, смотрится в зеркало, ополаскивает лицо холодной водой, вытирается большим мягким полотенцем с фестонами, бросает его на край ванны, надевает халат, идет в гостиную, подбирает свой смокинг и, скомкав, швыряет его вместе с рубашкой к двери. Чертыхается, услышав звяканье запонок, о которых он забыл, они отскочили на пол и, кажется, закатились под шкаф, придется искать их на четвереньках, если он не хочет, чтобы уборщица, не заметив, засосала их в пылесос. Он берет рукопись Берналя с мраморной доски комода, шаркая тапочками, зажигает галогеновую лампочку, устраивается, скрестив ноги, в мягком кресле, окруженный ровным светящимся нимбом. На круглом столике в тени кресла пепельница, пачка табака, трубка и узкие, прямоугольные очки для чтения. Он надевает их на нос и с присвистом выдыхает.
«Органическое». Ну и название!
ПЕРВОЕ ОРГАНИЧЕСКОЕ ЭССЕ
ОБ ОРГАНЕ ЗРЕНИЯ:
ВЕЛИКАН АРГУС, ЮНОНА, ЭРОС
И ПИР ЧУВСТВ
Скука, суета, монотонность — мне это безразлично, ведь я пишу «Болота».
Андре Жид
Есть вещи,
которых не делают с закрытыми глазами.
Или они теряют свою прелесть.
Или становятся неприятными.
Без зрения.
Например:
есть,
курить.
Что он хочет сказать своими рваными строчками? Это верлибр или просто для объема? Por Dios![57]
Почему же?
Зрение,
участвует ли оно, зрение, в этом, составляет ли основополагающий, изначальный аспект этих видов деятельности?
Dios mio[58].
И не в силу ли этой, неожиданной и важнейшей, визуальной составляющей
это действие — есть — так обильно представлено — через метонимию еды — в живописной традиции?
Равно как и другое действие — курить — в традиции кинематографической?
Он опять с присвистом выдыхает. Сквозь паркет и тишину слышит шум воды в душе, вероятно, этажом ниже. Он смотрит на часы. Пять утра. Рановато встают соседи снизу.
И любовь.
Разве не говорят, что она слепа?
И разве не чувствует каждый границ этого утверждения в пределах своего жизненного опыта?
Любить.
Есть в акте любви два аспекта:
один, для которого видеть важно;
другой, для которого видеть не важно.
Черт-те что.
Один, которому видение способствует;
Другой, которому видение препятствует.
Нет слов.
Очевидно, это разграничение совпадает
с классическим биномом Эроса
и Агапэ.
Эротика,
по сути своей визуальная,
и ее извращенная форма:
порнография. Великан Аргус.
Агапэ,
любовь, на сей раз слепая,
и ее извращение — аутотелическое,
эгоистичное,
аутичное,
квиетистская внутренность,
безразличная к остальному миру
и к предмету любви,
