1
Самодостаточные поселения, фермеры, «ульи», феодалы. Как только не называют уехавших из Грибницы или других крупных городов людей и их убежища. Оседая на зараженных и брошенных территориях, они быстро создают закрытые от внешнего мира комплексы, вырабатывающие для внутреннего пользования все необходимое: воду, еду, воздух, товары. Поговаривают, что многие из фермерских «ульев» имеют и черные клиники с принтерами органов, минизаводы электроники. Ходили слухи, что даже имеется собственная армия генномодов для охраны территорий от мародеров и банд.
Так, все больше расширяясь, человечество постепенно возвращалось на свои земли. Многих ждала удача — разрушенные в пыль города. Разрушенные, но чистые. Иные вообще не могли ступить на черную землю, укрытую радиоактивной пылью. И вот тогда-то и вспомнили всевозможные предложения и фантазии футурологов. Появились на карте мира настоящие материки. Особенно в этом преуспели выходцы из Японии, уж они-то знали толк в подобном строительстве — у себя на родине едва не на головах друг у друга жили.
Переработанный мусор равномерно сбрасывался в моря, преобразовывая морское дно. Как после дождя грибы, вырастали на пластиковых островах небоскребы, готовились виртуальные сети. Постепенно развитые инфраструктуры вырастали настолько, что на официальных картах появлялись новые земли.
Одним из таких «мусорных» материков был Ракуэн. Новый японский рай. Остатки самурайской нации с положенной джапам гордостью принялись строить новый микромир в Тихом океане.
Другая подобная земля появилась на юге Независимой Республики. Она стала продолжением полуострова Крым. Во время памятных событий в Америке, едва не ставших концом света, полуостров серьезно пострадал. А когда все прекратилось, местным пришлось заново осваивать территории, в том числе и морские. Злые языки утверждают, что успеха они добились из-за того, что у них в то время не было виртуальности, которая поглощает время не хуже черной дыры.
Естественно, я против такой идеи.
Напряженный едва ли не сильнее, чем мостовые канаты, я двинулся к выходу из здания аэропорта. Перелет дался нелегко, хотя такой уж сильной паники не случилось. За это можно отдельно поблагодарить стюардессу, молоденькую девочку с черным ирокезом и пирсингом в сосках, любезно поделившуюся запасами марихуаны. Так что большую часть полета я провел с ней в туалете, скручивая папиросы. От секса отказался, мне этого добра в теле Петра не надо.
Здание аэропорта поразило многолюдностью. За шумной паутиной голосов пассажиров и тонкими лезвиями детского плача практически не слышно объявлений по громкой связи. Пришлось ориентироваться по мониторам с мультиязычными надписями.
— Петр Астахов?
Я обернулся. Низкорослый татарин поднял полосу коричневого картона с надписью «Новая надежда».
— Я должен вас встретить. Где ваш багаж?
— Я налегке.
Татарин кивнул и повел меня на стоянку. По пути свернул картон в небольшой квадрат и отправил в черный зев мусорного бака на парковке.
Крымская ночь оказалась пронзительно холодной. Может быть, от влажности, а может, это отходняки после травки. Недаром горло саднит от этой дряни. Рассмотреть я тоже ничего не смог, вокруг темень, как в шахте. Только здание аэропорта ярко освещено, над ним горят рекламные голограммы. С ревом взлетел очередной лайнер.
— Вы впервые в Крыму?
На сигнал с брелока татарина отозвался внушительный внедорожник «мицубиси», мигнул фарами.
— Ага.
Он полез на водительское сиденье, а я развалился сзади. Напряжение после перелета медленно отпускало.
— Понятно. Если вы захотите где-нибудь остановиться, только скажите.
— Остановиться?
— У нас тут очень красиво.
Я с сомнением окинул взглядом бесконечно непроглядную тьму, но промолчал.
* * *
Что имел в виду водитель, я понял, когда мы въехали в тоннель. Освещенный синим неоном, он, казалось, уходил в дыру пространства. Только через миг я понял, куда мы въезжаем, и волосы на затылке поднялись.
Сверкающий росчерками ламп тоннель из бронированного пластика понес нас прямо в море. А через минуту мимо промелькнула кромка воды. Я даже дышать перестал. Татарин, бросив на меня взгляд в зеркало заднего вида, сделал оконные стекла полностью прозрачными.
Целые автострады в прозрачных трубах из бронированного пластика обвивают дно и подводный город. Снуют электромобили, жители совсем не обращают внимания на многоцветных и мутировавших рыб в толще морской воды. Однажды я даже видел древнюю шипастую мину, кажется, времен Второй мировой войны.
Когда мы въехали под огромный структурный купол города, похожий на соты, водитель притормозил у обочины. Я только этого и ждал, выскочил наружу. Едва сдержался, чтобы не прижаться по-детски к пластиковой скорлупе. Прохожие на тротуаре заулыбались с пониманием.
Каменные рифы, песчаные долины, декорированные подводные леса. Всю эту красоту освещают плазменные шары, привязанные ко дну невидимыми нитями. Вдалеке, под красноватым сиянием, затонувшая немецкая подводная лодка. Пускают электрические блики с серебряных тел прогулочные субмарины, наверняка обычно за ними следуют дельфины. У самой кромки песка в отдалении — каменные кресты, фигурки ангелов, надгробья. Призраками над могилами проплывают тени морских обитателей. Это самое красивое кладбище, которое я когда-либо видел!
Что-то изменилось, я ощутил, как мое тело завибрировало. Неслышный звук обласкал каждую клеточку организма, куснул каждый оголенный нерв. Я в панике оглянулся, мой взгляд наткнулся на затопленную неподалеку часовню. Какой-то механизм сейчас качает колокола, отыгрывая мелодию…
— Вам нравится?
Я оглянулся, рядом прислушивается к мертвой мелодии старушка. На коричневом лице блуждает мечтательная улыбка.
— Никогда не видел ничего подобного, — ответил я честно. — И не слышал.
— Когда-то Крым сотрясали мощные землетрясения, — задумчиво проговорила она. — То было для всех ужасное время. А когда решили выстроить подводный город, обнаружили эту часовню. Очевидно, ее снесло на дно оползнем. Теперь ее колокола звонят по усопшим и погибшим. Так будет всегда, да спасет Господь их души.
Колокола продолжали свою несчастную посмертную мелодию. Я никогда не был верующим, но сейчас даже такой чурбан, как я, ощущал что-то чужое, возвышенное, неестественное… нет — сверхъестественное!
