Мне казалось, что Пола уже задавала мне этот вопрос, по крайней мере однажды.
— Правда? — нетерпеливо повторила она.
Я понимал, что мне больше не удастся хранить все в тайне. Не поднимая глаз, я медленно кивнул. Минуту все молчали. Пола села в кресло рядом со мной. Я смотрел вниз, но чувствовал, что все взгляды устремлены на меня в ожидании ответа.
— Почему вы нам сразу не сказали? — спросил Бэрроуз.
— А вы сами, черт возьми, как думаете? — сказал я, по-прежнему уставившись в свои колени.
— Напрасно ты мне не рассказал, — холодно сказала Пола.
Я посмотрел на детективов.
— У вас есть еще ко мне вопросы или вы наконец сможете оставить нас вдвоем?
— Не волнуйтесь, я дам вам знать, когда мы закончим, — произнес Бэрроуз. — Расскажите нам все, начиная с того, почему на прошлой неделе вы решили пойти в офис к Руднику и что именно там между вами произошло.
Несколько секунд я молчал, потом вкратце рассказал им, как в один прекрасный день случайно встретил на улице Рудника и как потом меня начали преследовать воспоминания о том, что он со мной делал. Я объяснил, что сначала попробовал обо всем забыть, но потом решил пойти к Руднику, чтобы он попросил прощения.
— А когда он не захотел просить прощения, вы на него напали, — резюмировал Бэрроуз.
— Я на него не нападал, — сказал я.
— А вот жена Рудника говорит, что напали.
— Жена Рудника? А она тут при чем?
— Вернувшись с работы в четверг вечером, он рассказал своей жене о том, как утром вы пришли к нему в кабинет, обвинили его в сексуальных домогательствах и потом напали на него.
Теперь было понятно, почему полиции пришло в голову разыскивать в Манхэттене Ричарда Сегала, но я был удивлен, что Рудник рассказал обо мне жене. Разве для него не лучше было бы сохранить все в тайне?
— Ну, все было не так, — возразил я.
Я взглянул на Полу, ища поддержки. Она продолжала стоять, теперь уже скрестив руки на груди, все еще в состоянии легкого шока от происходящего.
— Хорошо, изложите вашу версию, — предложил Бэрроуз.
— Я пришел к нему в кабинет, чтобы поговорить, — начал я. — Он разозлился, стал орать, потом попытался меня ударить. Что я, по-вашему, должен был делать — стоять и смотреть? Я его оттолкнул, и он повалился на стол, и вошел техник или кто он там, не знаю, и разнял нас.
Бэрроуза и Фримонта мой рассказ, по-видимому, не убедил.
— Вы знали, что Майкл Рудник уже обвинялся в попытке растления малолетних?
Я решил, что они пытаются меня подловить.
— Нет, — сказал я.
— Три года назад, — уточнил Бэрроуз, — мальчик из футбольной команды, которую тренировал Рудник, подал на него в суд. Об этом писали в местных газетах.
Я вспомнил стоянку и как я иду на Рудника с ножом.
— И чем все закончилось?
— Мальчик изменил показания, — сказал Бэрроуз. — Руднику не было предъявлено никаких обвинений.
— Какое отношение это имеет ко мне?
— Может быть, вы слышали о том, что произошло с мальчиком, и вас стали преследовать эти «воспоминания».
— Я вам уже сказал, я ничего не знал ни про какого мальчика.
— В котором часу вы пришли с работы в прошлую пятницу? — спросил Бэрроуз.
— В пятницу? А что случилось в пятницу?
— Пожалуйста, отвечайте на вопрос.
Я быстро соображал. Было ясно: говорить правду, что в тот вечер я пришел домой около половины одиннадцатого, им нельзя. Но Пола сидела тут же, и врать, что я был дома в пять или в шесть, я тоже не мог.
— Не помню. Поздно.
— Насколько поздно?
— Не помню — около девяти, — сказал я, надеясь, что Пола подзабыла точное время моего возвращения.
— Где вы были до этого? — спросил Бэрроуз.
— Пил.
— Пили? — переспросил Бэрроуз — он мне явно не верил. — И где же?
— В баре.
— В каком баре?
— «Старая Стойка». На Второй авеню.
Фримонт что-то записывал в блокнот, а Бэрроуз спросил:
— Во сколько вы туда пришли?
— Сразу после работы — где-то около половины шестого.
— И сколько времени вы там пробыли?
— До половины девятого, где-то так.
— С вами кто-то был?
— Нет.
— Это для вас обычно — в одиночестве выпивать по вечерам в пятницу?
— Да, к сожалению, — сказал я и взглянул на Полу. — Я алкоголик.
Пола слегка улыбнулась, ей было явно приятно слышать, что ее муж впервые в жизни признал свою болезненную тягу к выпивке.
— Кто-нибудь может подтвердить ваши слова? — спросил Фримонт. — Может быть, кто-то из тех, кто был в баре?
— Я не знаю. Дело в том, что там было много людей. Может быть.
— А бармен? — не унимался Фримонт. — Как вы думаете, бармен вас вспомнит?
— Не исключено, — сказал я. — Но там было действительно много народу. Честное слово, не знаю.
— Опишите бармена, который обслуживал вас в тот вечер, — предложил Бэрроуз.
— Я не очень-то его помню.
— А раньше вы бывали в этом баре?
— Да, но там работает много барменов. Там есть такой пожилой ирландец, потом молодой парень — блондин, иногда еще появляется такая темноволосая женщина. Меня в тот вечер мог обслуживать кто угодно, может быть, не один бармен, а несколько.
— Несколько, — с сомнением в голосе повторил Бэрроуз.
— Да, именно, несколько.
— Миссис Сегал, — Бэрроуз повернулся к Поле.
— Воровски, — поправила его она.
— Простите?
— Моя фамилия — Воровски, а не Сегал. Я оставила себе девичью фамилию.
— Извините — миссис Воровски. В котором часу ваш муж пришел домой в пятницу вечером?
Мы с Полой коротко переглянулись. Она беспокойно заерзала на стуле, потом сказала:
— Примерно тогда, когда и сказал, — около девяти.
Я медленно опустил веки — у меня отлегло от сердца.
— Было заметно, что перед приходом домой ваш муж пил? — спросил Бэрроуз.
— Да, — сказала Пола. — Сомнений у меня не было.
— Он сказал вам, что был в «Старой Стойке»?
— Нет, но я знаю, что он бывал там раньше. То есть я слышала от него это название.
— Хорошо, с этим мы разберемся, — сказал Бэрроуз. Повернувшись ко мне, он прибавил: — Скажите, мистер Сегал, у вас в доме есть большие ножи?
