было насквозь прошито древней магией знаков. Были тут и заделы на чадородие, и «приманки» на богатство, но больше всего — охранно-обережных, в виде разнообразных больших и малых солнышек. Половину из тех солнышек Настя в детстве называла репейниками да паучками, да и остальные угловатые конструкции на настоящее солнце походили мало, но… Раз та тварь отступилась, выходит, они работали!
— Всё читаешь? — осторожно поинтересовалась мать, на третий день войдя к ней в комнату.
— Читаю, маменька, — смирно согласилась Настя. — Скажи там, пусть доставят мне ниток да игл для вышивания. Да канвы. Тканей…
— Скучно? — оживилась Ульяна Михайловна, все попытки которой усадить дочь за рукоделие до сего момента оканчивались неудачами. — Может, и бисеру велеть, чтоб прислали?
— Можно и бисеру, — Настя задумчиво перелистнула пару страниц. — А тканей красных. И ниток тоже красных побольше.
— Можно и чёрных, — мать внезапно проявила несвойственную ей проницательность. — Огнём-то, Настюша, отцова родова сильна. А у наших, Семигородских, больше земля. А бабка твоя и воздухом хорошо умела. Всё бери.
С тех пор прошло два месяца с лишком. О своих страхах она никому не говорила, боясь обычной реакции: громких насмешливых выкриков, в которых все её ужасы будут обнародованы. Что сделает с ней после того царь-чудовище, Настя даже думать боялась.
Несколько раз она наблюдала его тайком, подглядывая сквозь тюлевые занавески за царскими выездами, и каждый раз удивлялась: как царю Дмитрию столь ловко удаётся скрывать свою звериную сущность от людей?
Свадебный родовой наряд так и остался висеть у неё в комнате. Настя приметила, что, сидя в его близости, отец успокаивается и перестаёт быть страшным и чужим. Кажется, мать тоже что-то такое почувствовала, потому что начала похаживать к Насте в комнату «от скуки» и затеялась вышить отцу пояс, да не наружный, а для тайного внутреннего ношения. Будет ли толк, Настя сомневалась.
Для себя же она заготовила уже целый комплект: бисерное солнечное ожерелье, вышитый пояс, браслеты (не только на руки, но и на ноги) — и всё это носила, не снимая. С каждой новой вещью к ней возвращалось присутствие духа и уверенность. До тех пор, пока одним несчастным днём она невольно не стала свидетельницей одного разговора.
В терему она осталась одна — мать пошла к соседке Голицыной по каким-то своим скучным взрослым делам. Обслуга, которой и так было мало, возилась во дворе да на кухне. И тут во дворе зарычал чужой мотор. Настя по своей новой привычке не высунулась в окно, а выглянула сторожко, из-за шторки. На дворе разворачивался чужой большой автомобиль с затемнёнными стёклами. Вот он остановился, и из него вышли двое мужчин: отец и ещё один, очень высокий и широкий в плечах, с большой чёрной бородой.
— Хороша, зверюга! — отец одобрительно похлопал машину по капоту. — Ну, прошу в мои хоромы, Пётр Фёдорович! Посидим, побалакаем.
Басманов! — поняла Настя. В последние дни о нём разговоров много было.
Оба боярина, топоча сапогами, прошли через столовую в малую горницу, которая по случайности располагалась как раз под Настиной спальней.
— Дунька! — гаркнул прислуге Михаил Глебович, похоже, находившийся в приподнятом настроении. — Вина нам! Да не дряни какой, италийское тащи! И закусок сообрази, живо!
Слышно было, как прислуга мечется, расставляя на столе кушанья, как спрашивает, не нужно ли чего ещё.
— Брысь на кухню, да чтоб никто носа сюда не казал! — сурово отослал её отец.
15. КУДА ГЛАЗА ГЛЯДЯТ
ТО БЫЛА БЕЛАЯ ПОЛОСА
Настя Салтыкова
И пошёл нудный и непонятный мужской разговор: кто за кого, да с кем можно порешать те или иные вопросы и кого бы ещё переманить на свою сторону, да чем — кому денег посулить, кому чин, кому земельки…
Если раньше она рассчитывала, что с помощью удачных экономических решений ей удастся войти-таки в совет рода (а, может быть, и всего клана), то с началом неустройства всё быстро встало на истинные места. Женщин задвинули, можно так сказать, за печку. Однажды, в первые ещё дни, Настя за общим столом высказала своё мнение по какому-то поводу — все разом обернулись и посмотрели на неё, как на заговорившего таракана. Даже мама! А отец пожевал губами и велел:
— Ты бы, доченька, больше книжек по домоводству читала, что ли…
Такого лютого унижения Настя не испытывала, даже когда села в лужу с тем мечом. И больше она за столом не издавала ни звука. Вообще. Понятно было, что второй раз её осадят гораздо жёстче.
Теперь она сидит в комнате и вышивает. Отец доволен. Да в последнее время он и заходит к ней совсем редко, словно и забыл, что у него дочь есть.
Настю раздражало, что бубнёж под полом не даёт ей как следует сосредоточиться и рассчитать узор, она два раза сбилась и начала всерьёз размышлять, не заткнуть ли уши ватой, как вдруг услышала:
— Я тут со вдовой царицей лично переговорил. Мутный какой-то замес получился с этой свадьбой. Маринка Мнишек с брачного ложа сбежала. Треплет всем, что ребёнка от царя носит. А так ли дело?
— Дитё прижить — дело дурное-нехитрое, — согласился отец. — А вот что она флаг против мужа подымает, это уже измена получается.
— Я думаю, — густой бас Басманова понизился, — надо объявить брак недействительным.
— Развести, что ль? — не понял отец.
— Нет! Именно недействительным. Не состоялся. Сбежала Маринка из-под венца — тут тебе и претензий нет!
— Хм-м… — Настя изо всех сил навострила уши, так что, кажется, даже услышала, как булькает разливаемое по бокалам вино. — Царю без жены нельзя, сам знаешь. Не по чину…
— Оженить заново — дело плёвое! Боярышень вокруг полно.
— Правильную боярышню надо.
— Михаил Глебович, уж ты-то не стесняйся! Твоя Настасья — девка в самом соку! Выдадим её за Дмитрия, разом к трону ближе станешь.
— Настасья? — словно удивился отец. — А и верно! Наська в должном возрасте уже, да и лицом недурна.
— А я тебе о чём говорю! Оженим Дмитрия на Настасье, а там можно и альвов постылых от царя оттереть. Страна у нас дикая. Глядишь — медведь не вовремя из лесу выскочит или бревном посла придавит ненароком. А царь Дмитрий молод ещё, ему мудрый и опытный наставник ой как надобен…
Дальше Настя
