правую дверцу.
— Вы что⁈ — начал вопить Великанов, но я уже вытолкнул на обочину тупого хлопчика с его бесполезной трехлинейкой, и прыгнул сам.
На такой скорости покалечиться, вылетая из машины, конечно, можно, но это надо сильно постараться. Примерно как с велосипеда упасть.
Загрохотали первыми пулеметы из бронеавтомобилей. Попасть они вряд ли смогут, но хоть отпугнут. А в ответ жахнули авиационные пушки с штурмовиков. Помнится, «Хеншели» из этих стволов мочили танки за здорово живешь. А грузовики с БА-64 — на один зуб.
Я мчал изо всех сил, показывая мировой рекорд передвижения на четвереньках. А пара штурмовиков прошлись над колонной, разбивая грузовики в щепки. А мне только и оставалось, что смотреть на это из-за деревьев. Что-то взорвалось и какой-то грузовик, вернее, его остатки, быстро начали гореть.
Но и этого показалось мало, и оба самолета развернулись, чтобы проутюжить колонну с другой стороны. На одном бронеавтомобиле кто-то стрелял из пулемета, наверное, просто в белый свет лупили, пытаясь сделать единственное, на что способны — помешать прицелиться немецкому летчику.
Но буквально через пару секунд и этот звук затих, остались только тяжелые шлепки выстрелов из пушек. И вопли со стонами, это уже с земли.
* * *
Вот и всё. Кончился налет. Твари, выбрали место как на заказ, когда все машины вытянулись в одну прямую, будто в тире. Я понимаю, что штурмовик на одном месте висеть не может, но избавиться от впечатления подставы — не могу. Слишком уж все вышло безукоризненно с немецкой точки зрения.
Когда я понял, что третьего захода не будет, бросился назад, к машинам. Чуть не споткнулся о конвоира, который лежал в траве и однотонно выл высоким, почти девичьим голосом. Первый раз, наверное. А что, молодой пацан, призвали, каким-то боком в комендачи попал, или в роту охраны, откуда они их взяли.
— Ты ранен? — спросил я, отвешивая ему леща, чтобы успокоился.
— Не-е-е-е, — завыл он.
— Вставай, бегом! — я пнул его по оттопыренной заднице. — Некогда валяться. Быстро!
Вот что волшебный пендаль с людьми делает. Как кто-то сказал, солдат должен командира больше бояться, чем возможной смерти, иначе его в атаку не поднять. Вот и это недоразумение вскочило, подгребая к себе трехлинейку.
— Оставь винтовку возле машины, дурило, — велел я, подтащив его к эмке.
Тут всё печально. Никто не успел выбраться, и погибли они — водила, Великанов, и второй конвоир, скорее всего, от первых выстрелов. Пули прошили лобовое стекло и крышу, пять штук. Внутри… мясорубка натуральная, месиво и ужас.
— Товарищ лейте… — полез паренек к телу Великанова.
— Брось, здесь спасать некого. Давай, вперед, по правой обочине. Долго не задерживайся, увидишь кого живого, кричи. Зовут тебя как?
— К-к-к…
— Фамилию говори, и так вижу, что красноармеец!
— Б-б-блинов, — и конвоира бурно вырвало, я только отпрыгнуть успел. Пацана выворачивало раз за разом, а мне пришлось ждать. Он на измене сейчас, без присмотра забежит еще куда-нибудь.
Через минуту примерно, я погнал его вперед. Сначала я вернулся к замыкающему колонну бронеавтомобилю. Стрелок на месте, водитель пытался выбраться, не получилось, уже когда из люка торчала верхняя половина туловища, снарядом из авиапушки ему оторвало правую руку.
Мы вернулись к грузовикам. Постоянные пинки и покрикивание привели Блинова в пристойное состояние, и я пустил его в самостоятельное плавание. В первой машине живых не оказалось. Во второй сопровождающего не было, и с его стороны распахнута дверца. Шофер — на месте.
Последствия выстрела из авиапушки для неподготовленного зрителя… Слабонервных и беременных просим удалиться. Всё всмятку. Не только люди, но и железо. Калибр двадцать миллиметров шансов не оставляет. Никаких.
— Товарищ! — услышал я сбоку откуда-то, примерно с той стороны, где я сам тихарился совсем недавно.
— Сюда выходим! Быстрее! Кончился налет! Машины проверить надо!
Откуда их хоть набрали, таких робких? Из Казахстана пригнали? Или с Камчатки? Учить должны ведь, что при налете вражеской авиации делать, чем после заниматься. А это чудо… хорошо хоть назвался. Нам надо срочно выявить раненых, организовать им первую помощь, эвакуировать. Потом освободить проезжую часть, чтобы не мешать проезду. И всё это очень быстро. А я тут в количестве полутора человек гоняю вдоль расстрелянной колонны, остальные же в лесу попрятались.
* * *
Убитых — одиннадцать. Раненых — пятеро, из них двое тяжелых, обескровленных и бледных до синевы. Живых — тринадцать. В том числе и старший колонны, майор Кунаев. Его, кстати, мешками завалило, но ничего, только побило сильно. Нашел его Блинов, обративший внимание на глухие стоны и мат возле разбитого кузова.
Вот такой грустный итог. Завести можно три грузовика, но у всех у них разбиты кузова, и на землю вывален в той или иной степени груз. Вот прямо быстро не освободить. И эмка, в которой меня везли. В салоне там, конечно… и стекла лобового нет. Но раненых везти можно. Судя по карте, добытую Кунаевым из своего планшета, впереди у нас очень знакомые места. Почти родные. И совсем недалеко. Штаб фронта и окрестности, в которых и тот самый медсанбат.
Пока освобождали салон легковушки, я втихаря вытащил бумаги с трупа Великанова. Ему они не нужны больше, а мне интересно. Это же про меня, любимого. Там была папочка, довольно тоненькая, так что я оттуда всё достал и сунул в карман. Почитаю на досуге.
А когда место кое-как расчистили, и майор Кунаев начал думать глубокую думу, что дальше делать, я вдруг вызвался добровольцем.
— Грузите на заднее сиденье, я повезу. Водитель я, конечно, не очень, но десяток километров одолеть смогу.
А что, самый лучший выход из положения. Когда там еще помощь подойдет, а тут работы непочатый край. Кстати, странно, что нас не нагнал еще никто. Дорога довольно оживленная, и встречные попадались, и обгоняли нас не раз.
Я организовал себе шинельку под зад, чтобы в крови не сильно вывозиться. И даже порадовался немного, что ветер в лицо — запашок в салоне стоял…
* * *
Оказалось, до медсанбата мы не доехали всего ничего. Не ошибся Кунаев со своей картой. Близость штаба фронта чувствовалась на расстоянии. Стояли какие-то патрули, первый из которых меня тормознул еще на подъезде. Новости про разгромленную колонну никого не удивили — такое чуть не каждый день случалось. У меня наскоро проверили документы, выловленные мною из той же папочки, и показали дорогу к медсанбату.
После этого останавливали еще дважды, пока я не выгрузил раненых на сортировочной площадке, где как привидения крутились замордованные медики. И машины подъезжали. Уж не знаю даже, когда тут доктора толком спали.
Моих помогли выложить на носилки, и я успел увидеть, как одному из тяжелых прикололи черную ленточку на воротник, а второму — красную, и тут же потащили в смотровую. Значит, надежда есть. А мужик, у которого нога перебита была в голени, так и сидел, очереди ждал.
Ладно, здесь закончили. Теперь пора вернуться в штаб. А то прямо целая одиссея получается. Или похождения солдата Швейка. Только не такие веселые.
* * *
— Соловьев, ты где гуляешь? — встретил меня командующий фронтом. — Сколько можно из Москвы добираться?
— Так меня в тюрьму посадить хотели.
— Не посадили?
— Не знаю пока. Вот, смотрите, — выложил я на стол бумаги из папки Великанова. — Письмо понятно от кого с сигналом, и даже протокол допроса, который Салоимский соорудил, хоть и без моей подписи. А также прочее богатство. И везли меня, как я понял, чуть не на очную ставку с вами.
— Разберемся, — просмотрев, Кирпонос смахнул документы в ящик стола. — Приедет Мельников, я спрошу. А пока давай в строевую часть, и собирайся. Поедешь под Мгу.
Глава 15
В приемной сидел один молодой, который Витя. А Аркадий Георгиевич отсутствовал. Может, в сортир отлучился, или к связисткам, проверить качество прохождения радиоволн, кто его знает. Но на всякий случай привет передал. Я теперь его только по имени-отчеству называть буду, пусть пострадает. Потому что, подозреваю, молодняку типа Вишневецкого он так представляется, солидности нагоняет.
И первый, кто мне встретился на пути в строевой отдел, был, конечно же, Салоимский. Я попытался проскочить мимо него, прикинувшись дурачком. Махнул рукой у козырька фуражки в подобии воинского приветствия, но скорость снижать не стал. Но Иван Тимофеевич свой хлеб не даром ест, и замечает всё, что надо. И что не надо — тем более.
