старшего уполномоченного были вопросы, куча вопросов, ему очень хотелось побольше выяснить о биотах, об их целеустремлённости и отличной памяти, но капитан уже уходил в трюм к своим подчинённым.
А Горохову сидеть в своей каюте в два квадратных метра величиной не хотелось, уж лучше он постоит наверху, в рубке, у запылённого окна.
Капитан его не прогонял, да ещё был, похоже, рад присутствию Андрея Николаевича. Любил этот человек поболтать. Горохов слушал его вполуха, снова курил, а сам всё думал и думал, глядя на пустынные, обрывистые берега реки. Он не знал, не мог понять, зачем капитан Сурмий затеял с ним этот разговор по душам. Чего хотел добиться этим разговором. Он же не дурак, который вот так, ради «поболтать душевно», готов раскрыть, по сути, секретную информацию. Не зря он рассказал уполномоченному про то, что ими руководит какой-то непонятный… биот, то есть упрямая женщина с сорок вторым размером ноги. А раз не зря, то зачем? Пока уполномоченный этого не понимал.
***
Полазна сильно изменилась с того раза, как он тут был. Они подходили к ней ночью, и что удивило Андрея Николаевича, так это то, что огней в городе мало. Город был почти тёмный. В те времена, когда тут заправлял известный на всю округу бандит, городок по ночам сиял тысячей огней. И десятки тяжёлых машин поднимали пыль в городе и округе. Сейчас ничего подобного – огни редкие, машин не слышно вовсе.
Пришвартовались ночью, всё вокруг заметено пыльцой, ну, дело обычное, это как и везде по реке. Горохов не стал ждать распоряжений, сошёл на пирс и хотел было дойти до фонаря, под которым висела знакомая вывеска. Раньше там был портовый кабачок с недорогой выпивкой и дрянной жратвой. Но его окликнул с лодки сержант по фамилии Мансуров, он вышел на палубу и стоял рядом с одним из солдат.
– Господин инженер!
Уполномоченный повернулся.
– Я вас слушаю, сержант?
– Приказа покидать судно не было.
– Я до бара только, туда и обратно, – это Горохову не понравилось, но сейчас он как будто отпрашивался. Он, подполковник, старший уполномоченный Чрезвычайной Комиссии, лицо, между прочим, процессуально свободное, просил у какого-то сержанта разрешения дойти до портового кабака.
– Извините, – сержант, кажется, старался быть вежливым, – но отлучку нужно согласовать с командованием.
Горохов остановился в нерешительности. Очень ему хотелось послать сержанта куда подальше, но тут же вспомнились слова капитана Сурмия: «Не делай резких движений».
«Да, наверное, капитан не зря со мной завёл тот разговор, он хотел или предупредить меня, или объяснить, чтобы я не очень злил Кораблёву, а может быть, и даже скорее всего, хотел напугать: «если она прикажет тебя расстрелять, я буду вынужден это сделать. И сделаю не задумываясь». Надо об этом помнить».
Сержант ждал ответа, и Горохов, быстро всё обдумав, сказал:
– Хорошо, я предупрежу капитана.
– Да, – сержант всё ещё старался быть вежливым, но в его словах всё-таки слышалась угроза, – это правильное решение.
И как раз из трюма на палубу поднялся сам Сурмий.
– О, инженер, а вы куда-то хотели уйти? – спрашивал он, на ходу натягивая респиратор.
– Я хотел дойти до бара, – уполномоченный указал на лампу и вывеску на доме у пирсов. – Я там бывал.
– Хорошо, – сразу согласился капитан, – только имейте в виду, мы уже связались с лоцманом, он идёт сюда, скоро пойдём дальше.
«Связались с лоцманом? С лодки никто, кроме меня, не сходил. По рации связывались. Молодцы, молодцы… Что сказать… По сути, орали в эфир на всю округу, что пойдём на юго-восток по одному из притоков. Надеюсь, хотя бы не сказали в эфир, по какому именно. Впрочем, это уже неважно».
Горохову всё меньше и меньше нравилось это предприятие. Но деньги уже были получены, согласие дано… Впрочем, он оговорил в условиях, что может покинуть экспедицию в случае высоких рисков, вот только пока особого риска тут, в Полазне, не было. И поэтому, вздохнув, уполномоченный произнёс:
– Я буду в кабаке. Если что, пришлите за мной человека.
– Обязательно, инженер, – пообещал Сурмий и был при этом на удивление дружелюбен.
Вот только Горохову не очень-то верилось в его искренность. Он дошёл до бара и, войдя туда, осмотрелся. Народа было мало, так же мало, как и лодок возле пирсов. Уполномоченный снимает маску, тут двери были по-прежнему хорошо герметизированы, и, оглядывая немногочисленных посетителей, идёт к стойке.
Там заправляет немолодая усталая бабёнка.
– Чего вам? – сразу спрашивает она.
– Пару синих, – отвечает уполномоченный и, садясь за стойку, кладёт на неё свою фуражку.
Усталая барменша наливает ему в две не очень чистых рюмки синюю, дешёвую кактусовую водку и из вежливости, а не из охоты, спрашивает:
– Вы на этой большой лодке приплыли?
– Да, – отвечает он, беря одну рюмку. Выпивает водку и, оглядывая почти пустое заведение, говорит: – Что-то народу у вас поубавилось?
– Так откуда ему быть, – невесело отвечает ему барменша. И добавляет: – Вы, наверное, давно у нас не были.
– Давненько, – уполномоченный достаёт сигареты, – года четыре точно не был.
– О, – женщина машет рукой. – Тут уже с тех пор солдаты из Углегорска были. Перебили всех наших, всё разгромили, и народец отсюда подался по реке на север.
– Значит, пустеет город? – спрашивает Андрей Николаевич. Он в курсе армейской операции, которая тут происходила без малого пять лет назад, она почти не затронула местных, разве что самых одиозных, их выгнали в степь, а там переловили и перебили, главные действия армии происходили не в городе, а как раз вокруг. Там, где пришлые при помощи местных строили что-то большое, что-то важное. Горохов знал про это, как говорится, из первых рук, так как сам помогал армейским планировать операцию. Он консультировал офицеров штаба.
– Пустеет, всё разгромили, всё, – продолжала барменша, – у нас, поди, каждый четвёртый дом сейчас пустой стоит. А раньше попробуй найди недорогое жильё. Разбегаются люди.
– А старатели, охотники, рыбаки? – Горохов закуривает. – Неужели тоже уходят?
– Ну, те, что саранчу заготавливают, те ещё работают, саранчи в степи много, ну и рыбаки топливо ещё гонят, рыбы тоже хватает, а вот в Пермь люди ходят всё меньше.
– А что так? – удивляется уполномоченный.
– Так там, говорят, жутко стало, много таких злых зверей развелось, о которых самые опытные промысловики и слыхом не слыхивали. Ужас, говорят. Всё тяжелее искать цветнину, много народа стало там пропадать. Вот промысловый люд и бросает Пермь, в другие места уходит. Говорят, в Тагил многие пошли. Хотя раньше считалось, что Тагил самое гиблое место.
Да, так и считалось, там, на востоке, были совсем дикие места.
