— Они еще брызгают одеколоном, — говорит Вольфганг. — Нет в мире уборных, где бы пахло так хорошо, как у нас.
— Они потом еще полощут горло «Вадемекумом», — говорит Ной из-за газеты. — Больше всего они любят запираться вдвоем, чтобы посекретничать. Больше пятерых в уборной не помещается.
Умываясь, я рассказываю, что я подслушал у двери туалета.
— Я один раз подслушал, что говорили две девочки, — говорит Ной. — В школе. Они говорили об «Унесенных ветром». Видно, они только что прочли книгу. Одна ужасно плакала — так, что было слышно в коридоре, и, рыдая, все время повторяла: «Ты действительно думаешь, что они поженятся? Ты, правда, так думаешь?» Другая ее утешала: «Конечно! Обязательно! Можешь не сомневаться. Иначе бы книга не прогремела бы по всему миру». «Бог мой, — сказала та, что плакала, — как хорошо было бы, если так!»
Мы смеемся.
— Послушай, — говорит мальчик, чьих родителей отправили в газовую камеру, мальчику, отец которого приказал их отправить, за что и был повешен, — сейчас эта тема будет снова. Разве это не знатно.
«Знатно» — слово, известное мне еще с Салема.
— First class[60], — говорит Вольфганг.
И мы слушаем пластинку до конца.
— Поставь еще раз с обратной стороны, Оливер, а потом можешь идти на боковую.
Меня это вполне устраивает. Я переворачиваю пластинку и ставлю иголку. Оба с улыбкой смотрят на меня из своих кроватей.
— Что это вы улыбаетесь?
— Просто так — без всяких плохих мыслей, — говорит Вольфганг.
— Потому что у тебя наверняка сегодня вечером погано на душе, — говорит Ной.
— У меня не погано.
— Всем новичкам плохо в первый вечер.
— Мне нет. Я уже привык.
— Конечно, тот, кто часто меняет интернаты, больше закален, — говорит Ной.
— Твой папаша, видать, та еще штучка, — говорит Вольфганг.
— Прекрати, — прошу я, — иначе меня, чего доброго, стошнит!
Затем я сказал вопросительно, обращаясь к ним:
— Там, в уборной, сидел маленький негритенок и какой-то принц, кажется Рашид.
Ной отложил свой «Таймс» и ухмыляется.
— Его полное имя принц Рашид Джемал Эд-Дин Руни Бендер Шахпур Исфагани. — Он садится в кровати и говорит менторским тоном (я в это время чищу зубы):
— Я сразу же после его прибытия взял у него интервью.
— На чем он приехал? — спрашивает Вольфганг.
— На такси. Из аэропорта. Прилетел из Каира. Там у него родственники.
— Какие родственники?
— В Каире у него дядя. Семья молодого принца принадлежит к достославнейшим и старейшим семьям его страны. Я специально лазал в Брокгауз. Все, что он говорит, правда.
— А что он говорит?
— Его старейший предок, Исмаил, основал династию Сафавидов и тем самым «Новоперсидское государство». И было это, господа, в 1501 году после Рождества Христова.
Я надеваю пижаму.
— Он ввел шиитскую форму ислама — что это, не спрашивайте — и оставил своему сыну могущественную империю. Тот и его потомки, одним словом, все эти господа, завоевали новые территории и способствовали, как об этом красиво сказано в Брокгаузе, развитию торговли и благородных искусств. Они создали столицу с невиданными сокровищами, которая в честь славного рода того самого пацаненка, которого ты видел на клозетных посиделках, получила имя Исфаган. И в последующие столетия представители древнего рода стяжали выдающиеся заслуги на патриотическом и историческом поприще. Конец сообщения. — Ной падает в кровать.
— А как парнишка оказался здесь? — спрашиваю я.
— Говорят, отец Рашида противник шаха. Говорят, он, несколько тысяч студентов и офицеры пытались совершить переворот. Попытка провалилась. Недаром я постоянно повторяю: не надо увлекаться путчами. Результат? Папу шах посадил за решетку, маму — под домашний арест. В последний момент друзья переправили малыша за границу. Я думаю, в Германии у семьи лежат деньги, поэтому Рашид и оказался здесь. Теперь он ждет свержения шаха. Потому как до тех пор ему нельзя возвращаться домой. Вы бы послушали, что он сказал о шахе, когда приехал сюда!
Внезапно до нас доносятся дикие крики.
— Что это? — Вольфганг вскакивает.
— Мне без разницы, — говорит Ной. — Наверно, доводят нового воспитателя.
— Я обещал шефу приглядывать за малышами, — говорю я.
— Мы оба тоже, — говорит Ной. — Но ведь не посреди ночи.
— Я погляжу, что там.
— О'кей, — говорит Ной.
Я надеваю шлепанцы, бросаю при этом взгляд на часы (22.45, у меня есть еще четверть часа времени), затем надеваю халат. Крик доносится с первого этажа. Я сбегаю по лестнице вниз. Дверь одной из комнат раскрыта. В комнате я вижу бледного дрожащего господина Хертериха, моего ухмыляющегося и вопящего «брата» Ханзи, негритенка и маленького Рашида. Тот держит в руке маленький коврик и плачет. Оба других мальчика танцуют вокруг него. Господин Хертерих кричит таким голосом, который выдает его нерешительность и беспомощность:
— Тихо! Прошу абсолютной тишины!
— Этак вы ничего не добьетесь, — говорю я, хватаю маленького калеку и трясу его так, что у того захватывает дух. Потом притягиваю вплотную к себе и говорю: «Цыц!»
Он замолкает. Глаза его зло сверкают. Он молчит.
— Вот как надо, — говорю я господину Хертериху.
Я чувствую себя как человек, одержавший большую победу, но лучше бы я этого не делал.
22
— Что здесь происходит?
(Весь разговор ведется на английском. Но на каком английском!)
— Рашид собирается молиться.
— А что в этом смешного.
Негритенок и Ханзи переглядываются.
— Ну, смейтесь же, смейтесь, если вам так смешно, идиоты! — говорю я и чувствую, как благодарен мне худосочный господин Хертерих за то, что ему самому этого говорить не надо. — Ну, давайте-давайте, хохочите, если у вас не прошла охота!
Они, конечно, не смеются, потому что я занес руку и смотрю на них так, что у меня на их месте тоже бы отбило охоту смеяться.
Маленький негр заявляет:
— Рашид язычник. Поэтому мы и смеялись.
— Как тебя, между прочим, зовут?
— Ты же знаешь. Я Али. Сын короля Фахаруди-Зеджимала первого.
— Чей сын?
Воспитатель тихо по-немецки говорит мне:
— Это сын одного из могущественных людей с побережья Черной Африки. Там, откуда он приехал, у самых-самых богатых людей белая прислуга, белые шоферы и белые учителя у детей. Это считается признаком самого большого богатства — позволить себе держать белых слуг. Отец Али может это себе позволить. Отсюда у мальчика комплекс собственного превосходства.
