сказал в пространство шеф, рассматривая отпечатанную на синьке карту.
Я понял намек и взял черный, закопченный чайник, литров на пять.
— Пойдем, я покажу, где берут воду, — сказала Галка.
— Ее берут в озере, — заявил Ром, не отрывая от земли мутного взгляда.
— Надо знать, в каком именно месте, — уточнила Галка.
— В любом, — сказал Ром.
— Нет, не в любом. Я знаю место, где она вкуснее.
Напевая, Галка побежала к берегу, а я поплелся за ней, как паж при дворе короля Людовика Четырнадцатого.
— Они хорошие, — сказала Галка.
— Может быть, — равнодушно ответил я.
Вместе с Галкой я зашел в озеро подальше от берега и набрал воды.
— Заварка и продукты у нас хранятся в погребке. Давай покажу.
Через час все ели сладковатую лапшу и тянули из эмалированных кружек кирпичный чай цвета неразбавленного дегтя.
Я не заметил, как бородач вынул из кармана губную гармошку и, усевшись на опрокинутое ведро, заиграл какую-то незнакомую песенку. Ветер и комары подпевали ему. И был багровый закат, и солнце было цвета начищенной пуговицы. А бородатый Филипп Сергеевич сидел на опрокинутом ведре и, закрыв глаза, играл на губной гармошке. Если к нему присмотреться, был он совсем не стар, это старила его волосяная лопата, которая подметала где-то в районе ключиц, когда он вертел головой, отмахиваясь от гнуса.
— Завтра утром отправимся в очередной маршрут, — объявил мне шеф. — Вы умеете ходить по тундре?
Я ответил, что ноги у меня пока в норме, но шеф сказал, что ноги тут ни при чем, а важно сердце, поэтому он и спрашивал у меня про сердце, а не про ноги. Я опять соврал, что мотор в порядке, а шеф сказал, что все равно мне придется немного попотеть, пока я не акклиматизируюсь и не привыкну.
Потом все четверо спорили на своем геологическом языке, но я ничего толком не понял, разве только, что они ищут нефть, но об этом я слышал еще от второго пилота в воздухе. Вообще мне здорово повезло, что в справке, которую я давал шефу, не было написано, что я какой-либо там техник-геолог или, скажем, коллектор, а всего лишь разнорабочий, который имеет полное право ничего не уметь делать.
После разных событий, навалившихся на меня за последние дни, дьявольски хотелось спать. Я уже основательно клевал носом, а они все говорили о песках и глинах с мудреными названиями, пока шеф не сообразил, что отбой был давным-давно и пора залазить на нары.
— Интересно, товарищи, как мы разместимся, — сказал он соображая. — Я совсем упустил из виду, что нас теперь пятеро.
Палаток было две, и обе совсем маленькие, к тому же в одной стояла рация, потому что туда вел провод от антенны.
— Вам придется кого-то из нас взять к себе, — сказал шеф Галке.
— Я могу взять Бориса, — ответила Галка, глядя в упор на Рома.
— Этого еще не хватало! — закипел Ром, и его лицо покрылось пятнами. — Битый месяц мы теснились втроем…
— Тогда разыграем. По-морскому, — сказала Галка. — Ты умеешь по-морскому? — Это она спросила у меня.
Я кивнул.
— Тогда начали… Счет с меня… Три!
Пятеро человек рывком подняли руки. Я показал три пальца, Галка — два, Ром и шеф выбросили по пятерне, бородатый Филипп Сергеевич поднял обе руки с растопыренными веером пальцами. Правого мизинца у него не было, но он крикнул задиристым тенором:
— Мизинец считать!
— Двадцать пять, — сказал Ром мрачно. Он уже сообразил, на кого упадет последняя цифра.
Она упала на меня, и это мне совсем не понравилось, потому что я приехал сюда не для того, чтобы волочиться за девчонками, а тем более отбивать их у мрачных типов. Но результат морского розыгрыша не обжалуют, как и приговор верховного суда, а только подают просьбу о помиловании. Ром не подал такой просьбы и лишь метнул в меня косой взгляд.
2
Ночь прошла спокойно. Я плюхнулся, не раздеваясь, на спальный мешок и сразу же заснул, как убитый, даже не успев передушить под пологом всех комаров. Кажется, мне снилось что-то хорошее, вроде раннего детства, когда еще не было войны и у меня, как и у всех порядочных детей, имелись отец и мать. Потом их не стало. Отец ушел в ополчение и не вернулся, а мама прятала у нас в доме партизан, и ее расстреляли фрицы. Слава богу, что мне больше ничего не снилось, потому что потом в моей жизни началась такая кутерьма, что даже во сне о ней вспоминать не хотелось.
Утром меня разбудил зычный голос шефа:
— Подъем!
Я вскочил, как ошпаренный, и, верно, это получилось смешно, потому что Галка рассмеялась, глядя, какой у меня идиотский вид. Она уже встала, приподняла простыню, которой отделяла свою жилплощадь от моей, и нудно кричала в микрофон: «Один, два, три, четыре. Как меня слышите? Перехожу на прием». К счастью, ничего не было слышно, но я опять подумал, что рация мне совсем ни к чему и было бы куда спокойнее, ежели б, например, перегорели лампы.
— Проснулся? — спросила Галка, как будто это и так не было ясно.
— Нет, сплю и вижу сны.
— Интересно, какие? — Она кокетливо улыбнулась.
— Будто меня опять привели в колонию малолетних преступников. Ясно?
Галка обиделась и сказала, что я уже вырос из детского возраста и мне надо думать о колонии другого типа, а я ей ответил, что это ее не касается, и вылез из палатки. Вылезать надо было быстро, чтобы не напустить комаров, которые черным облаком висели в воздухе.
У меня хватало мозгов сообразить, что в моем положении следует подниматься раньше всех, и я сказал шефу, что больше просыпать не буду, жаль только, что у меня какая-то скотина украла в городе часы и мне будет трудно с непривычки угадывать время по незаходящему солнцу.
Я быстро наломал березки, сбегал с чайником на озеро и сам разжег костер, хотя сегодня каждый дурак смог бы разжечь, такая стояла тишина вокруг.
— Надеюсь, что сейчас мы полакомимся пшенной кашей, — сказал Филипп Сергеевич, высовывая из палатки свою бороду.
Все, кроме меня, рассмеялись, я же улыбнулся из вежливости и только позже узнал от Галки, что до этого они весь месяц подряд ели одну пшенную кашу и она им, понятно, осточертела.
Бородач помог мне сварить гречневую кашу, и ее без конца нахваливали, хотя и ели с комарами, пикировавшими в миски.
За завтраком Ром подозрительно косился на меня и бросал ядовитые замечания в мой адрес, но так
