наклонил меня, что я испугалась, как бы мой лифчик не разошелся по швам. Я слышала, как громко бьется мое горячее храброе сердце, ощущала невероятную легкость в ногах, вскидывала руки вверх, прикрывала глаза, когда меня слепили лампы, выкрикивала слова песни и чувствовала, как под ревущую музыку у меня из головы вылетают все мысли. Надо забыть обо всем – вот что я чувствовала. Надо послать все к черту, надо надеть туфли на высоком каблуке и яростно задать всем жару, надо раскромсать прошлое в клочья, надо забыть и о вечеринке, и о дискотеке, забыть об этом свирепствующем хаосе. Надо жить по-особенному, раз уж меня такой называют. Когда я поняла, что разделалась с каждым кусочком своей злости, я замерла на месте и, не оглядываясь ни на Джо, который теперь танцевал один, ни на Эла, ни на Лорен, ни на Марию, ни на Джордана, ни на кого-то еще, пошла через весь танцпол. Я смотрела только на тебя, на единственного человека, которого стоило пощадить. Уже было поздно, песня закончилась, по залу разносилось эхо от последнего выкрика солиста – безумие-умие-умие-умие, – а я подошла к тебе, перехватив твой страстный удивленный взгляд. Я знала, кто ты такой, Эд Слатертон. Открыв рот, я впервые за весь вечер поцеловала тебя. Я напала на тебя и тут же полностью сдалась тебе в плен. Пойдем отсюда. Я готова, все в прошлом, только давай будем вместе, пожалуйста. Отведи меня домой, любимый.
На следующий день я, пытаясь быть такой же энергичной, как пузырьки в стакане с напитком, который нам принесли, встретилась с тобой у «Голубого носорога» под пекущим солнцем. Я немного опоздала, потому что найти это заведение оказалось нелегко: я повернула не в ту сторону и мне пришлось делать круг. Изнывая от жажды, я с трудом переставляла ноги, будто в мой внутренний механизм попал камешек, и чувствовала, как алкоголь медленно течет по моим жилам, словно застрявшая в голове ненавистная песня. Когда мы вошли внутрь, я не была уверена, что хочу там оставаться: потолки были настолько высокие, что эхо от каждого звука отзывалось в моей голове острой болью, а шум кофемашины напоминал мне бесконечный ор диких котов. Но у столиков стояли холодные металлические стулья с мягкими спинками, и я с удовольствием опустилась на один из них. Ты, бледный и измученный, что-то попросил у официантки, и она принесла нам этот божественный напиток. Откуда ты о нем узнал? Кто придумал этот благодатный нектар? Я никогда не задавала тебе эти вопросы и теперь уже никогда не получу на них ответы, да и сказать по правде, мне кажется, что если я как-нибудь снова доберусь до «Голубого носорога», этого кафе там не будет. Я увижу перед собой сожженную дверь или кирпичную стену, покрытую грязью и въевшейся сажей, и пойму, что эта стена была здесь всегда и что мне привиделось во сне или просто причудилось, как мы с тобой когда-то сидели в надежных стенах «Голубого носорога». Прямо как в той невероятно грустной сцене из «Моря душ», когда Айвэн Кристева приходит в заброшенные притоны – так было написано в субтитрах – и мы видим, что его призрачное счастье исчезло навсегда и что у него в рукаве остались лишь три карты – семерка, девятка и королева червей – единственное доказательство того, что он когда-то повстречал напуганную свергнутую принцессу, которая разъезжала на двуколке и от которой в памяти нашего героя теперь остался лишь искореженный, покрытый паутиной образ. Мы с тобой сидели в тайном месте, и никто не мог бы выследить нас в тот день.
Карл Хейг так нетвердо держался на ногах, что ему пришлось опираться на руку девушки – кажется, это его дочь, – чтобы дойти до барабанной установки. Он в темных очках и в пыльном пиджаке дрожащей походкой шел к инструменту, и мы даже со своих угловых мест видели, как измождены его хрупкие руки. Зрители немного похлопали Карлу, и он принялся возиться с барабанами и тарелками, стуча палочкой то туда, то сюда, чтобы понять, все ли в порядке. Дочь Карла отпила немного воды из высокого стакана, и на сцену вышел мужчина с заплетенной в косичку бородой. Он встал за огромный контрабас, и только тогда мы поняли, что Карл уже отбивает ритм. Контрабас издал несколько нот, звон тарелок улетел под потолок, и буквально через секунду полилась музыка. Я положила больную голову тебе на плечо, и мы неподвижно сидели, всецело доверившись мелодии, словно буйки посреди моря. И вдруг море озарилось солнцем, и я, вспомнив про напиток, подняла стакан, сделала глоток и почувствовала, как по моему горлу бежит прохладная шипучая жидкость и как воскресшее тело благодарит меня за это. Девушка на сцене отставила свой стакан и встала на одно колено, будто бы для того, чтобы завязать шнурок. А когда она распрямилась, я увидела у нее в руках крупный золотистый предмет и услышала глубокие нежные звуки тромбона. Причудливая звучная мелодия свободно влетала в мои уши, а внутри меня струилась вода, и впервые с начала Хеллоуина я вздохнула полной грудью. Вечеринки и дискотеки стирались из памяти. Я помню, Эд, что еще сильнее прижалась к тебе, чувствуя, как ты киваешь в ритм музыке, наполняющей помещение, и как тепло из-под твоей футболки передается мне. Ты казался мне очень милым, сильным, надежным и нужным. Прильнув друг к другу, мы сделали еще по глотку воды, в которую, казалось, специально добавили кислорода и которая как будто насыщала минералами и очищала и нас с тобой. А потом я потянулась к твоему уху, и мы одновременно кое-что прошептали друг другу. Мы отделились от остального безумного мира, мы сбежали из тягостного плена учебы по пунктирной линии на карте, и теперь наши сердца бились там, где никто не мог нас отыскать.
– Я люблю тебя, – что еще мы могли сказать друг другу?
Музыканты играли одну длинную песню, если ту мелодию, конечно, можно так назвать. Негромкие спокойные мотивы рассеивались в воздухе, как шум банкета, а потом концерт закончился, мы похлопали музыкантам, направились к выходу, и я унесла свою пустую бутылку в кармане куртки, которую мы купили, чтобы украсть сахар, которую ты отдал мне и которую я возвращаю тебе вместе с остальными вещами. Мы с тобой стояли на улице, и мне казалось, что вывеска «Голубой носорог» уже начала выцветать и, если я ничего не скажу о своих чувствах, все исчезнет и мы с тобой снова окажемся в школе. Поэтому я сказала:
– Я хочу отдать тебе ключи.
Улыбка тут же исчезла с твоего лица.
– Что?
– Я сказала, что…
– О чем ты? Что это значит?
Я проклинала маму.
– Я имею в виду…
– Звучит так, как будто ты предлагаешь мне съехаться, но, Мин…
– Эд…
– Мы с тобой студенты. Мы живем с родителями, ты не забыла?
Мне пришлось как-то выходить из этого глупого, унизительного положения, и я все тебе объяснила. Когда я быстро и тихо рассказала тебе, в чем дело, ты снова заулыбался. Ты взял меня за руку и пообещал, что обо всем позаботишься. Так и сказал, Эд. Ты сказал, что уже нашел необычайное место, и я тебе поверила. Я поверила тебе, потому что ты напоил меня водой, которую разлили по бутылкам со странными значками на этикетке в месте, в существование которого мало кто мог поверить, водой, которая на вкус была так прекрасна, что не походила ни на что на свете. Что все это значит? Почему такие вещи происходят? Можно ли снова найти эту воду, если мне однажды ее захочется? Наверное, нет. Теперь в бутылке пусто. Я даже не знаю, зачем я ее сохранила, и больше держать ее у себя не собираюсь. Вот поэтому мы и расстались, Эд: из-за незначительной, казалось бы, вещи, которая исчезла или, может быть, никогда и не была у меня в руках.
Куда ты дел остальные кубаторы? В «Ретрокухне» их было всего семь, и мы, хихикая, скупили все. Ты даже вспотел, пока пытался очаровать широкоплечего усатого продавца, чтобы тот сделал нам оптовую скидку. Он, наверное, подумал, что мы под кайфом. Я с семью кубаторами в сумке ощущала себя так, словно и вправду накурилась. Пока ты был в душе, я, болтая с куда-то спешащей немногословной Джоан, – я могла обо всем догадаться уже тогда – построила из кубаторов башню на тостере. Ты, наверное, увидел в окно, как Джоан отъезжает от дома, потому что ко мне ты спустился в одном полотенце. Потом, когда я уже успела ушибить
