участковый инспектор — рабочая крестьянская лошадь, то инспектор угро — это скакун-иноходец. И зарплата повыше, хотя и не чересчур. Ну, а еще — чего уж греха таить? Девушки на тебя совсем по-другому смотрят, если ты инспектор уголовного розыска. Участковый — это какой-нибудь Аниськин, старый и добрый дяденька. В крайнем случае — старшина из «Хозяина тайги». Но это, все-таки, совсем не то. А розыск — это романтика! Для тех, кто не знает, конечно.
Представьте: утренняя оперативка. Дежурный отстрелялся за истекшие сутки, «разбор полётов» закончен, герои и виновные назначены, все ЦУ* розданы. Команда: все свободны. Но ещё не отгрохотали отодвигаемые стулья — следующий приказ: уголовный розыск — на месте. Вот где начинается таинство, к которому не допущены простые смертные: участковые, дознаватели и даже следователи. Сейчас эти небожители из уголовного розыска будут обсуждать что-то такое, что не для каждых ушей и умов. И ведь ни за что не расскажут потом даже своим закадычным друзьям, а если спросишь, так посмотрят, что станет стыдно. А кто не поймёт, так и сказать могут очень убедительно.
Так примерно должен был думать молодой участковый инспектор. А ещё то, что в уголовный розыск не просятся, то есть проситься-то можно, только толку от этого — круглый ноль. В уголовный розыск приглашают, а это надо заслужить своей предыдущей работой. Поэтому вопрос, хочешь ли работать в уголовном розыске, всегда приятен и льстит самолюбию молодых участковых вроде меня, даже с учетом моего последующего опыта.
Допустим, я тоже бы не против перейти в розыск. Но Джексон — он не самый большой начальник в угро, точнее, совсем пока никакой. Мало ли, что может предложить простой инспектор другому инспектору. У меня еще и свое начальство есть, а есть еще и зам начальника отделения по оперработе. Один отпускать не захочет, второй брать не станет. Но обижать Джексона я конечно не буду.
— Ну, мне пока нужно на службу выйти, долечиться, а там — как пойдет, — уклончиво ответил я. — Но словечко за меня замолвить можешь.
Это Джексон, конечно, под эйфорией от удачно скинутого глухаря расщедрился в мой адрес про уголовный розыск-то. И всё-таки мне подумалось, что не только из-за этого он тащился ко мне в общагу, совсем, кстати, в противоположную сторону от своего нового места обитания. Хотелось видеть этот шаг поступком настоящего друга. А я ой как нуждался в дружеской поддержке, пребывая в нынешнем своём одиночестве и во времени, пока ещё не ощущавшимся как своё родное. Но дело было, видимо, не только в этом.
— Лёха, тут такое дело, — как-то неловко заговорил Митрофанов, неуловимо стряхнувший напускную веселость. — Я присутствовал при допросе Бурмагина, когда его прокурорский следак в качестве подозреваемого допрашивал. Так вот, следак записал его показания таким образом, что он реально опасается какого-то возмездия с твоей стороны. Что ты, дескать всё время твердил про его смерть. Что ты его везде достанешь, и на БАМе, и на целине. Руки, мол, у нас длинные.
— Вот ведь гад! — вырвалось у меня. — Всё перевернул с ног на голову.
— Не, Лёха, а ты зачем ему про это всё наборонил-то? — опять вернулся Митрофанов к непонятной для себя теме.
— Да без этого фокуса не было бы у тебя раскрытия. Хотя бы вот из-за этого.
Ну как, скажите, мне было объяснить всё моему другану?
А Джексон продолжил:
— Так что в свете того, что я сказал, и в свете того, что мы с тобой в общем не дураки, чудится мне, что тебе надо ждать две радости: приглашение на очную ставку с Бурмагиным и представление прокуратуры на начальника горотдела о том, что советская милиция города Череповца в лице младшего лейтенанта Воронцова А Эн нарушает социалистическую законность, и чтобы начальник горотдела выжег подобные недопустимые повадки отдельных сотрудников калёным железом. Так-то вот.
Митрофанов сделал паузу, потом продолжил:
— И вот ещё что, Алексей, свет Николаевич. Что бы ты мне тут не лепил про ваш разговор с Бурмагиным, я думаю, тебе стоит хорошенько подготовиться к очняку. Я-то ладно, а прокурорский тебя на протокол писать будет. Знаешь ведь, небось, как это делается: вопрос — ответ. Так что думай.
И на этой совсем не оптимистической ноте Джексон улетел к своей Ляле и любимому Быдлику, то есть, к Тобику. А я подумал, что совсем не учёл времени, в котором нахожусь и порядков, ему соответствующих. Как-то я сильно поотвык, чтобы преступники сами сдавались, видя бесперспективность уклонения от правосудия. В моём-то будущем, скорей правосудие привыкло робеть перед всякой наглой сволочью.
Но к допросу у прокурорского следователя я подготовлюсь, только подумаю, как следует — что говорить, чтобы не попасть впросак.
Глава тринадцатая. Вечные истины
Бух-бух...
Сосед ломился в дверь, кричал, что он мне принес газету «Футбол-Хоккей», которую брал почитать тридцать лет назад, а теперь желает вернуть, пока я его не посадил.
Я попытался объяснить, что отродясь не выписывал таких газет, да и к футболу у меня отношение прохладное, но он все равно не унимался. Обещал вызвать полицию.
Решив, что стоит все-таки открыть, а не то он разбудит внучку, оставленную младшим сыном, скажу пару ласковых. Меня-то разбудил — ладно, а вот ребенка! И только тут осознал, что я не в своей уютной квартире, с видом на Шексну, а в общежитии. Да какое, к лешему, общежитие, если у меня давным-давно отдельная квартира?
Продирая глаза, в чем был — в трусах и майке, открыл дверь. А на пороге оказалась симпатичная женщина.
— Прошу прощения, — застеснялся я.
— Алексей Николаевич, вам из прокуратуры звоня́т! Следователь Кожевников по хочет с вами поговорить.
Я был еще в состоянии сна, но почему-то вначале обратил внимание, что незнакомка сказала правильно: звоня́т, а не зво́нят, а уже потом на то, что звонят из прокуратуры.
Какая прокуратура в восемь утра? Но это я не вслух сказал, а про себя. И стало доходить, что на пороге не молодая женщина, а наша вахтерша, сменщица тети Кати, Инна Ивановна. И она уже в зрелом возрасте — лет сорок, не меньше.
И резко накатило узнавание. Инна Ивановна родом из Ленинграда, у нас оказалась из-за мужа, распределенного на строительство химзавода.
