может, это не чесотка, — предположил я.
— Давайте проголосуем — чесотка или не чесотка? — заржал Пятахин.
— Это не шутки, — заявила Жохова. — Надо решать, пока мы все не поперезаражались. Эй, Рокотова!
Рокотова попыталась втянуть голову в плечи. Жмуркин строго посмотрел на нас.
— Чего втягиваешься, туберкулезница! — сварливо сказала Жохова. — Она нас всех перезаражает!
— Пусть Гаджиев посмотрит, — посоветовала Лаура Петровна.
— У меня отец хирург, — возразил Равиль. — Я в чесотке не разбираюсь.
— Я могу посмотреть, — вызвался Лаурыч.
Мама скрежетнула зубами. Жмуркин потрепал по плечу Рокотову и вернулся к нам.
— Ну что? — спросила Снежана.
Жмуркин промолчал.
— Я так и знала, — Жохова вытащила в проход сумку на колесиках, закинула на плечо сумку и, задевая всех подряд, стала пробираться в конец салона.
Все замерли в немой сцене, затем кинулись собирать вещи и перемещаться подальше к корме. Кроме немцев, они то ли не понимали, то ли проявляли терпимость, — европейцы, что с них взять.
Лаура Петровна тащила Лаурыча и вещи, Снежана Дубину, Дубина вещи, Гаджиев старомодный клетчатый чемодан. Даже Пятахин почему-то переместился, хотя еще совсем недавно выказывал желание заразиться и танцевать голым в Гусь-Хрустальном. Мы с немцами оказались самыми первыми перед чесоточным рядом.
— Что это? — не поняла Александра.
Я промолчал.
— Почему все отсели?
— Санитарная зона, — ответил я негромко. — Гусь свинье не товарищ.
Александра размышляла минуту. Потом стала совещаться с остальными немцами. Совещались они еще минуту, после чего германская часть нашей группы демонстративно пересела поближе к баторцам. В конце концов, что такое чесотка? Не проказа же. Так подумал я и пересел к Александре.
— К немцам никакая зараза не пристает, — объявила громко Жохова. — А автобус придется окуривать серой.
— А к Бенгарту? — спросил Пятахин.
— А он тоже немец, — напомнила Жохова.
— Жохова, а это правда, что ты в прорубь два раза кидалась? — спросил я.
Жохова возмущенно замолчала и стала так сильно меня ненавидеть, что я почувствовал на затылке горячую точку, как от лазерного прицела совсем.
— Мне кажется, нам надо где-нибудь остановиться, — возвысила свой голос Лаура Петровна. — В конце концов, мы должны проверить, убедиться, что опасности нет.
— Безусловно, — ответил Жмуркин. — Безусловно, мы где-нибудь остановимся и проверим…
— А я Юле помогал сумку в багажник заталкивать… — негромко произнес Лаурыч.
— И ты уже обречен! — провозгласил Пятахин.
— Идиот какой… — с отчаяньем выдохнула Лаура Петровна непонятно о ком.
— Вас в одну палату положат, — развивал ситуацию Пятахин. — И будут лечить мазью из икры тритонов — это ведь верное средство против всех болезней, правда, Жохова?
Жохова промолчала.
— Чесотку тритонами не лечат, — уточнил Дубина.
Лаура Петровна немедленно достала спиртовые салфетки и стала протирать Лаурыча. Он отнекивался, все-таки ему было неудобно, но мать не уступала, в автобусе запахло медициной.
Тег «Эпидемия». Тег «Эпизоотия».
— Я бы советовал всем прекратить преждевременную панику, — сказал Жмуркин. — Мы все взрослые люди…
— А если это сибирская язва?! — с надеждой спросил Пятахин.
Сделалось совсем тихо, только медициной завоняло громче.
— Нет, а действительно? Рокотова заразилась сибирской язвой…
— Замолчи! — потребовал Герасимов.
— Да где она могла заразиться? — вступился Жмуркин. — Где?!
— По Интернету, — тут же ответил Пятахин. — Она письмо написала, а ей споры в конверте выслали.
Слово «споры» прозвучало угрожающе, если честно.
СПОРЫ.
— Да нет у меня никакой сибирской язвы! — нервно выкрикнула Рокотова. — Я не писала никому письма!
— Писала-писала! — встряла Жохова. — Я сама видела, как ты на почту ходила!
— Я в институт письмо отправляла… — с чего-то вдруг стала оправдываться Рокотова.
— Все правильно. Ты отправила письмо в институт, а оно попало в Аль-Каеду, — развил мысль Пятахин. — А оттуда тебе уже споры прислали…
— Ну, все! — Жмуркин хлопнул в ладоши. — Все, хватит!
Рокотова, кажется, заплакала.
Жмуркин подсел ко мне.
— Ну, и что?
— Кажется, на самом деле чесотка, — сказал он шепотом. — Вся в сыпи.
— И что?
— Что-что, надо что-то сделать, — скрипнул клыками Жмуркин. — Надо в больницу, посмотреть… Надо всех осмотреть. Через пятнадцать километров село, в нем, кажется, больница. Заедем.
— Заедем.
— Ты в блог, само собой, это не записывай.
— Конечно.
В блог это записывать не надо, про это книжку надо сочинять. Роуд стори, «Путешествие к сердцу ночи», никак не меньше.
— Я что-то уже чешуся, — громко сказал Пятахин. — Жохова, почеши мне спинку, а?
— Давай я тебя почешу, — предложил Листвянко, хрустнув кулаками.
— Зачем мне ты, я в Жохову влюбленный.
— А у меня фурункулез был. На ногах, — зачем-то объявил Лаурыч.
Какой-то автобус признаний, осталось Жмуркину в старых грешках признаться. В снежном человеке, в пираньях, в остальных необузданных радостях подросткового периода. Ни к чему все это, вот мне, к примеру, совсем не доставило никакого удовольствия узнать о том, что Лаурыч страдал чирьями, вопреки своему желанию я представил эту гнусную картину…
Лучше бы я ее не представлял.
Лаура Петровна толкнула своего отпрыска локтем. Как всегда.
— Жохова, а ты чем болела? — спросил Пятахин. — Рожей, наверное?
— Сам ты рожа, — огрызнулась Жохова.
— Нет, не рожей, конечно, менингитом.
— Сам ты менингит!
— Как интересно… — протянул Пятахин.
К счастью, автобус спасительно тряхнуло, Пятахин упал и стукнулся лицом о поручень кресла. Жохова демонически прохихикала.
— Василий Иванович, в Спицыне остановимся! — крикнул Жмуркин. — Там где-то больница.
Водитель Шлегельман погудел в знак понимания.
Палец на ноге у меня заболел. Остро. Скоро я смогу по болям в пальце предсказывать грядущее. Определенно.
Лес по сторонам закончился, и начались веселые капустные поля, капусты было много, я на всякий сфотографировал — а вдруг где-то тут столица русской капусты? После Суздаля, столицы русского огурца, это было бы просто чудесно.
Но капуста оборвалась, промелькнули запущенные сады, по инерции продолжавшие плодоносить яблоками, автобус въехал в село: аккуратные домишки с красивыми наличниками на ставнях.
Мы немного поплутали по скучному поселку и выбрались к больнице, размещавшейся в большом старинном доме, наверное, в барской усадьбе.
Жмуркин подошел к Рокотовой, шепнул ей на ухо и повел к выходу. Снежана принялась прыскать в воздух из флакончика с дезодорантом, Лаура Петровна задержала дыхание, Жохова стала вполшепота читать Библию. Жмуркин держал германистку Рокотову за руку, молодец, в общем-то. Лидер.
— Тут тебя вылечат, — пообещал Пятахин. — Не переживай!
Герасимов вышел следом. Он был какой-то бледный и злой, мне стало его немного жаль. Баторцев у нас вообще-то никто не любит. И не потому, что они все туберкулезники, нет. Просто они чужие. Живут в своем интернате, если в город выходят — то кучей, а обычно так и вообще не выходят, у них там на территории все, что надо для жизни, есть. И огород, и бассейн, и сад, — одним словом, такая автономная туберкулезная община.
