постойте, сударь. Не бегите впереди паровоза, — срезал меня Гаврила Петрович и усмехнулся. — Куда вы пошли после того, как покинули дом его высокопреосвященства?
— Эм-м-м, — замялся я и покосился на юнца.
— Опять что-то личное? — смекнул дознаватель и сделал глубокую затяжку. — Что ж, говорите, однако я не могу обещать, что эта информация не выйдет из отделения.
— Ладно, — тяжело вздохнул я. — После архиепископа я посетил некую даму и остался у неё до утра.
— Имя дамы?
— Елизавета Васильевна Романова, — совсем уж нехотя сказал я.
— Она может подтвердить ваши слова?
— Безусловно.
— Замечательно, — улыбнулся мужчина, вытащил изо рта трубку и заметил, как по моему виску скатилась капелька пота. В кабинете действительно было очень душно. Но Гаврила Петрович вместо того, чтобы открыть окно, предложил: — Не желаете ли снять плащ, сударь?
— Нет, — отказался я, дабы не демонстрировать одежду, имеющую больший размер, чем требуется. Вдруг дознаватель начнёт расспрашивать почему на мне такие шмотки? Думается, его не устроит ответ, что мне нравится оверсайз. — Вы мне лучше всё-таки скажите, в чём обвиняется сударь Кондратьев?
Мужчина пару секунд барабанил пальцами по столу, а затем выдал:
— Есть неопровержимые доказательства того, что сударь Кондратьев помогал ячейке бомбистов. И тот взрыв в ресторации «Де Бержерак», скорее всего, он устроил.
— Да вы что?! — ахнул я. — Дык он же сам чуть не погиб там!
— Вот уж дудки! Этот мерзавец всё рассчитал. Присел за колонной. Он ничем не рисковал, а глаза всем отвёл. Разве заподозришь бомбиста в том, кто сам был в зале в момент взрыва? То-то и оно, сударь Шипицин. Вы ещё юны и не понимаете, насколько бывает обманчива внешность. У меня есть подозрения, что и к исчезновению архиепископа он причастен. Вы ведь уже, небось, слышали, что пропал его высокопреосвященство Серафим?
— Да-да, что-то такое по городу гуляет, но я думал враки.
— Нет, не враки. Сам Кондратьев пока не признаётся в том, что его люди похитили или не дай бог лишили жизни архиепископа и ещё нескольких достойнейших людей, однако мы добьёмся от него признательных показаний и разыщем всех его сообщников.
— Мда-а-а, — выдохнул я и мне даже не пришлось изображать ошеломление. Только сейчас мой мозг сообразил, что смерть Серафима и его подельников точно повесят на Кондратьева. Так будет проще, чем заявлять, что они погибли, когда совершали кровавое жертвоприношение. Тут ведь государству со всех сторон прибыток. И неудобную правду скрыли, и религиозную часть общества обратили против бомбистов, которые, оказывается, подняли руку на церковь.
— Ну, ежели вам более нечего добавить, то ступайте себе, Никита Алексеевич, однако город не покидайте и доходный дом тоже, пока, значится, мы будем проверять ваши слова. Но, думается, уже завтра вас никто ни в чём подозревать не будет. Передавайте мой низкий поклон графу Врангелю.
— Постойте, Гаврила Петрович, а нет ли возможности мне перемолвиться с Кондратьевым?
— Зачем? — сперва удивился дознаватель, а потом подозрительно сощурил глаза.
— Имеется у меня к нему всего один вопрос. Сознательно ли он рисковал моей жизнью и жизнью моих друзей, там, в ресторации или ему приказали? Хочу услышать от него ответ.
— Хм-м-м, — задумался мужчина и снова принялся барабанить пальцами по столу. За его морщинистым лбом явно носились десятки мыслей и одна звучала примерно так: а не желает ли хитрый Шипицин что-то тайком с глазу на глаз передать Кондратьеву? А ежели желает, то почему бы не сцапать его с поличным?
Лично я уверен в том, что хотя бы парочка переговорных замечательно прослушивается, возможно, именно этот факт и заставил дознавателя нахмурить брови и нехотя проговорить:
— Знаете, сударь, так делать не положено, но уж больно шибко я уважаю графа Врангеля, потому исполню вашу просьбу.
— Безмерно благодарю вас.
Гаврила Петрович взял трубку казённого телефонного аппарата и прохрипел в неё:
— Егорьев? Подготовь новенького, Кондратьева, бомбиста этого проклятого к разговору. Сударь один с ним хочет перемолвиться. И это… в четвёртую переговорную его веди, — дознаватель вернул трубку на место, подушечками пальцев помассировал красные от недосыпа глазные яблоки и сказал: — Стало быть, через четверть часа вы, Никита Алексеевич, будете иметь разговор с Кондратьевым. Спрашивайте у него, что хотите, но на долгое общение не рассчитывайте. Минут пять-десять у вас будет.
И мужчина не соврал. Уже спустя четверть часа я оказался в тесной глухой комнатушке с серыми стенами, единственной свисающей с потолка лампочкой, столом и двумя стульями. На одном из них восседал Рыжик, а его руки были закованы в кандалы, чья цепь была пропущена через кольцо, вмурованное в пол. Лампочка неплохо освещала покрытое синяками лицо парня, облачённого в порванную одежду. Его левый глаз заплыл, нос оказался сворочен набок, а на губах запеклась корка крови.
— Добрый день, сударь. Или уже утро? Чёрт его знает, — просипел Рыжик, продемонстрировав не полный набор зубов. Нескольких уже не хватало. — С чем пожаловали, Никита Алексеевич? Даже интересно, что привело вас сюда. Хотите услышать извинения? Нет, вы их не получите. Я всё делал во благо Отчизны.
— А тот взрыв в ресторации тоже был во благо Отчизны? — хмуро спросил я, усевшись на стул. Теперь нас с Рыжиком разделял лишь поцарапанный стол. — Варвара Ульяновна могла погибнуть, угоди осколок чуть выше.
— Я всё рассчитал, — буркнул парень, сплюнул на пол кровавый сгусток, бессильно опустил голову и глухо продолжил: — А даже ежели бы Бог прибрал её к рукам, то она бы умерла не зря. Революции нужны мученики.
— Не говори глупыми, заученными лозунгами, за которыми прячется кровь и насилие! — повысил я голос. — Она только жить начала, а ты её был готов пустить под нож? Или не ты? Кто отдавал тебе приказы? Чем они держали тебя? Шантажом? Деньгами?!
Ну, скажи же, дебил, что деньгами, тогда ты получишь каторгу, а не расстрел.
Однако Кондратьев вскинул голову, вперил в меня огненный взгляд единственного не пострадавшего глаза и прорычал, пуская на подбородок алую слюну:
— Я всё делал сам! По доброй воле! Ради свободы и равенства! Империя давно прогнила! От неё смердит, как от трупа! А рыба всегда гниёт с головы! Рано или поздно такие, как я, свергнут Императора! Я со спокойной душой встану под дула расстрельной команды,
