что не выкинула, отмыла от пыли конструкцию.
Успела.
Потом, когда вымыли руки, строя рожицы в зеркало, две хозяюшки отправились на кухню. Ира подвязала ребенку нарядное вафельное полотенце вместо фартука, отлепила от теста небольшой кусочек, подала маленькой помощнице скалку. На стул перевернула широкую кастрюлю, укрыла ее пледом, чтоб было мягче сидеть. Так делала ее бабушка, когда маленькая внучка так же просилась раскатывать тесто, а взрослые стулья были слишком низкие для нее.
— А давай маме покажем, что собрались делать? — Ира посадила малышку на кастрюльку, обошла стол, нажала на кнопку камеры в телефоне.
Девочка с удовольствием попозировала для фотографии, с гордостью держа большую скалку двумя руками, потом принялась за дело.
За работой Ира, по привычке, стала напевать под нос, на сей раз детскую песенку:
— Ничего на свете лучше нету,
Чем бродить друзьям по белу свету.
Тем, кто дружен, не страшны тревоги.
Нам любые дороги дороги.[1]
И Танюшка подхватила последнюю строчку, вдруг совершенно не заикаясь, чисто выводя мелодию. Вдвоем допели до конца, похлопали друг другу.
— А знаешь песенку Водяного? «Я — Водяной, я — Водяной», — пропела Ира, не акцентируя внимание на изменения, чтоб не испугать девочку неожиданным открытием.
— Поговорил бы кто со мной! — подхватила Таня, и сама поняла. — Тетя Ира, я н-не з-заикаюсь! Н-нет, з-заикаюсь…
— Не думай, просто пой, Танюш! — не дав ребенку вновь загрустить, девушка продолжила песенку:
— А то, мои подружки!
— Пиявки да лягушки! — опять чисто получилось у крохи. И вместе закончили, громко воскликнув:
— Фу, какая гадость!
От неожиданного возгласа Шлиман вскочил, рванул спросонья так резко, что забуксовал задними лапами, вызвав смех.
Через два кусочка старательно раскатанного теста и выдавленных тонким стаканом кругляшей, Таня устала, глазки стали слипаться.
— Может, мы пообедаем, и немножко отдохнем, как тебе такой план, Танюш?
— Можно, — немного растягивая гласные, будто пропела слово, согласилась девочка, быстро сообразив, как избавиться от ненавистного недостатка.
После большой тарелки пельменей, самыми вкусными, потому что сама лепила, да с бульоном, укропом и сметаной, Танюшка даже чай не допила, осторожно слезла с кастрюльки, потом со стула, вежливо пискнула «спасибо», засыпая на ходу.
Сытые и отмытые, девочки улеглись под одеяло, и только Ира подумала спеть колыбельную ребенку, как услышала мерное сопение. Устала малышка, столько дел, столько открытий за небольшое время получилось совершить.
[1] «Песня друзей». 1969. Музыка — Г. Гладков, слова — Ю. Энтин. Исполнитель — Олег Анофриев.
— Июнь-
(8 июня, пятница, +16)
— Ох, бабоньки, Решадка наш инвалида какого-то привез вчера, без ноги по колено, кривой на один глаз. Сам в шрамах, так себе под стать дружка притащил! — причмокивая от свежести новости, Фирюза еще не присела на лавку, как принялась делиться. — Две сумки у мужика да костыли, вот и все богатство нажил. С утра уже с Марией вчетвером в райцентр упылили, Леху тоже видела, как к ней в машину садился. Машка за ними лично заехала!
— А что за мужик-то? — навострила уши Людмила, не уступающая своей подружке, Фирюзе, в распространении сплетен, Наткина свекровь к тому же.
— Вчера спросила у Наили, так она же ничего не скажет, нос воротит, не ровня мы ей, вон, с рыжей, городской, все вась-вась, и на Каравоне их вместе видала. Все под ручку, смеются, будто и нравится им вместе гулять, у обеих рот не закрывается.
— Быть не может, чтоб с нашей Наилей кто близко сошелся, это ж после смерти дочки ее сколько лет прошло, все траур носила. А намедни ее видала, в ярком шарфике идет, и губы намазала. Это ж, если Решадка у нее с восемьдесят второго года, как раз Брежнев помер, помню. Энже, значится, она в восемьдесят шестом родила. Или пятом… — Люда задумчиво пожевала губами, подсчитывая. — Не упомню.
— И диагноз придумали «менингит», чтоб скрыть, что это Марат дочке подзатыльник дал, вот она и треснулась об угол, да и померла, много ль надо ребенку трех лет. Вот и запил потом мужик, страшное дело — своего ребеночка убить!
— Да, быстро сгорел Марат, а какой мужик был! На баяне играл, заслушаешься, — с затаенной обидой вспомнила Людка. — Кроме Наили своей, ни на кого не смотрел… И на что там смотреть было?
— А Решадка-то как на отца похож, вылитый! Глаза только цветом, как у Наили, серые, ниочемышные, как у мыши под хвостом, — хихикнула Фирюза удачному сравнению, толкнула в бок вторую подружку, прикемарившую на солнце:
— Сдается мне, Наиля сыночка своего дефективного хочет к соседскому богатству пристроить, да городская от Решадки все морду гнет.
— Наташка моя, как с рыжей задружилась, осмелела, отвечать стала, — Людмила собрала губы в куриную гузку. — Танюху дома не найдешь, все на Озерную бегает, то у Наили ошивается, то у этой шпалы. Как вспомню, что рыжая Санечке моему перцем в лицо брызнула, руки чешутся взять за кудряшки, да повозюкать по дороге! Ведь ничего парень не сделал дуре, рта раскрыть не успел.
— Это они привыкли в городе сразу нападать, не разбираясь, слишком вольно сейчас бабам, распоясались, особливо молодежь, — пошамкивая, подала голос третья подружка, обдав товарок гнилым запахом рта. — Нас так вольно не держали. Бить надо детей и баб, бить!
— Смотри, смотри, легка на помине, приехала городская! Это куда она сворачивает? — сгорая от любопытства, Фирюза вся вытянулась за угол здания, пытаясь разглядеть в поднятой тяжелой машиной пыли ее маршрут. — Ты смотри-ка, к школе. К Наиле, наверное, вот ведь, подружка нашлась.
— Катюша, привет! Все по списку привезла, и немножко сверху! — отрапортовала Ира, выгружая из багажника на крыльцо школы первые связки книг. — Нам бы кого в помощь отловить.
— Привет, Ир, ого, сколько! Сами справимся, сейчас в четыре руки все перетаскаем.
— Еще чего! — оглядела девушка школьный двор, заметила компанию подростков, лениво перебрасывающих мяч, уверенно направилась к ним с самой широкой улыбкой на лице:
— Мальчишки, помогите, пожалуйста, нужно перенести книги, вам же не трудно?
— Трудно, тетя! — вихрастый тощий пацан нагло сощурился на предложение. — Детский труд запрещен в России.
Остальные заржали, поглядывая на вожака.
— Жаль, я бы заплатила, — ответила Ирина. — Но ты совершенно прав, сто двадцать седьмая статья запрещает рабский детский труд. Извини, в следующий раз поищу мужчин, а не к детям сопливым обращусь с подобной просьбой. Отдыхайте, дети.
— Че ты сказала? Кто сопливый? — пацан сплюнул сквозь зубы, буром попер на наглую дамочку, подмигнув компании. — Сиськи покажешь, поможем.
— Покажу, — прищурилась девушка. — Вперед, из багажника книги грузим, и в темпе, мне еще в райцентр
